Всё произошло внезапно. Обычный вечер, как сотни других. Мы снова поругались — из-за ерунды, как часто бывало. Я злился, устал, а она, словно назло, принесла из магазина маленькую корзинку клубники. В декабре! За бешеные деньги! Конечно, я взорвался. Снова начал читать нотации о бюджете, кредите, о том, что мы не Ротенберги. И ведь это была не первая ссора — мы уже ссорились из-за всего подряд. Тушь слишком дорогая, в ванной сидит по часу, супа наварила на целую казарму, а нас всего двое…
Я тогда хлопнул дверью и заперся в кабинете. А утром — резкая боль у неё в животе, скорая. Всё случилось так быстро, что я даже не успел испугаться. Её увезли. Я поехал следом. В приёмном сказали: «Готовим к операции. Ждите звонка».
Я вернулся домой, и впервые в жизни там было по-настоящему тихо. Жутко тихо. В прихожей валялись её шлёпанцы. На плите остывал борщ. На подоконнике — та самая клубника. В ванной — её тушь на зеркале. На диване — её розовый халатик с котиком. Вчера он казался мне нелепым, а теперь — будто частичка её. Я взял его, прижал к себе. И впервые за годы — разрыдался.
Я вдруг осознал, как много говорил ей глупостей. Сколько раз злился, ворчал, нервничал. Зачем? Почему всё это было важнее простого счастья — видеть её смех, слышать её шаги, чувствовать её рядом? Ведь сейчас, когда она там, под наркозом, а я здесь — в пустой квартире, я отдал бы всё за один обычный вечер. Чтобы просто обнять её и сказать: «Спасибо. Прости. Я люблю тебя».
Я опустился в её кресло. Открыл ноутбук. Хотел отвлечься. Но первое, что увидел — реклама: «Отдых в Сочи». И вспомнил, как она мечтала о море. А я отмахивался: «Сначала ремонт, потом машину…». Мы вечно ждали «удобного момента». Только жизнь не всегда даёт второй шанс.
Я взглянул на переполненную пепельницу. Снова курил дома — ведь теперь некому было ругаться. Пиво, чипсы, футбол — делал всё, что её бесило. И вдруг понял: без неё это не приносит удовольствия. Всё теряет смысл, если дома — тишина.
Позвонил в больницу. Сказали — операция прошла хорошо. Я ахнул и рванул из дома. Через полчаса уже стоял в «Пятёрочке», сметая с полок всю клубнику — коробки, по пятьсот рублей за штуку, зимнюю, безвкусную, но такую важную. Летел в больницу, заваленный этими корзинками. В палате угощал всех — медсестёр, соседок, даже сантехника, чинившего кран. Все смеялись, благодарили.
А она лежала, бледная, но живая. Я положил её халатик под подушку — он всё ещё пах её духами. Держал её руку, смотрел в глаза, и комок подкатывал к горлу.
— Прости, Ласточка, — прошептал я. — За клубнику, за тушь, за все глупые слова. Я не знал, как страшно остаться одному.
Она слабо улыбнулась.
Тогда я понял: счастье — не Сочи, не новая машина и не ипотека. Счастье — это видеть её каждый день. Целовать, спорить из-за ерунды, пить вместе остывший чай. Счастье — это она. И больше мне ничего не нужно.
Теперь я каждое утро покупаю клубнику. Даже зимой, даже дорогую, даже невкусную. Потому что она улыбается, когда я приношу её. А её улыбка — единственное, что по-настоящему важно.
