Когда мой муж ушел в мир иной, мне казалось, что вместе с ним закончилась и моя жизнь. Мы прожили душа в душу сорок лет, вырастили двоих детей, построили дом в Подмосковье, прошли через лишения, болячки, ссоры и бесконечные чаепития на кухне. И вот — раз, и нет его. Инфаркт. Ни «прости», ни «до свидания». Как будто оторвали полменя и бросили ковылять по этой жизни одной.

Я долго приходила в себя. Плакала в подушку, разговаривала с его портретом на тумбочке, а его заношенный свитер так и лежал на стуле — лишь бы запах не выветрился. Дети разъехались, внуки наведывались лишь по большим праздникам. А в доме — тишина. Такая густая, что, кажется, можно ножом резать.

Прошло пять лет. Я понемногу привыкала к одиночеству. Но однажды зашла в крошечную кофейню в Казани — ту самую, куда мы с покойным любили заглядывать. И там — о чудо! — встретила Его. Сергей Петрович. Старый приятель мужа, с которым они когда-то бок о бок трудились на автозаводе.

Он узнал меня сразу. Разговорились, вспомнили былое, выпили по эспрессо, посмеялись. И вдруг — на душе стало легко. Никакой тяжести, только тепло. На следующий день он позвонил. Потом мы стали гулять в парке Горького, готовить борщ, читать вслух Зощенко. Он ухаживал за мной, как за барышней. Мне — 65, а сердце ёкало, как у шестнадцатилетней.

Когда Сергей сделал предложение, я растерялась. Мысли путались: «А что скажут дети? А люди?» Но старшая дочь Ольга только махнула рукой:

— Мам, хватит хоронить себя заживо. Ты имеешь право на счастье.

Свадьбу решили устроить скромную. Собрались только самые близкие: дети, внуки, соседка тётя Люся. Надела я сиреневое платье, Сергей — тот самый костюм, в котором ходил на крестины внучки. Все улыбались, чокались бокалами с «Советским» шампанским. Казалось, жизнь начинается заново.

И тут…

— Не позволю!

Голос прогремел, как выстрел. Все вздрогнули. Поднимается с места Виктор — младший брат моего покойного Саши. Лицо белее стены, глаза горят.

— Как ты могла?! — бросает он. — Предала его память?! Ты же носила его фамилию тридцать лет!

Словно ледяной водой окатили. Виктор всегда был рядом после смерти Саши: то картошку привезёт, то в больницу сопроводит. А потом вдруг пропал. Теперь понятно почему.

— Я его не предавала, — тихо говорю я. — Но я не обязана до гроба носить траур.

— Значит, плевать?! — кричит он. — Вычеркнула и всё?!

Сергей сжимает мою руку под столом — крепко, по-мужски.

— Витя, — спокойно говорит он. — Ты хочешь, чтобы она одна доживала век?

— Да это же грех! — почти рычит Виктор.

Тут во мне что-то перещелкивает. Встаю, смотрю ему прямо в глаза:

— А знаешь, что грех-то настоящий? Что ты тридцать лет таил на меня виды. Ждал, когда брат умрёт, чтобы прийти ко мне с цветами. А теперь злишься, что я выбрала не тебя.

Тишина. Виктор бледнеет, как мел, разворачивается и хлопает дверью.

Я дрожу, но не от страха. А от того, что наконец-то сказала правду.

Сергей обнимает меня, шепчет:

— Всё, родная, проехали.

И я плачу. Но не от горя — от облегчения. От понимания, что любовь не имеет срока годности. Что можно в шестьдесят пять лет снова распахнуть душу — пусть даже кто-то этого не одобрит.

Сергей не требует, чтобы я забыла прошлое. Он просто взял мою жизнь — со всеми её шрамами, морщинами и воспоминаниями — и осторожно поставил рядом со своей.

Так что если кто-то думает, что после пенсии пора на кладбище — ошибается. Иногда самое интересное только начинается.