Я не стану жить с чужой старухой, твёрдо сказал внук, глядя матери в глаза.
Мама, ну скажи ему самa! У меня сил нет уговаривать! Людмила нервно перебирала край салфетки, не поднимая взгляда на сына.
Что тут объяснять? Антон поставил на стол гранёный стакан с чаем и уселся напротив. Ясно же сказал съезжаю через неделю. Квартиру снял, задаток отдал.
Сыночек, но как же мы тут… начала Людмила, но Антон резко отрубил:
Мам, мне двадцать восемь! Пора уже своей жизнью жить, не находишь?
Из соседней комнаты донёсся глухой кашель, потом стук упавшей ложки и недовольное ворчание.
Ну вот, вздохнула Людмила, опять всё роняет. Пойду посмотрю.
Не ходи, Антон положил руку ей на плечо. Пусть сама подбирает. Ты ей не сиделка.
Антоша, она же старушка…
Мам, хватит! голос сына стал жёстким. Она тебе никто. Вообще никто! Папина мать, которая за всю жизнь доброго слова тебе не сказала.
Людмила сморщилась, будто от боли. Да, свекровь Вера Семёновна никогда её не принимала. Двадцать девять лет назад, когда они с мужем поженились, та встретила её холодно, словно незваную гостью. Шепталась с соседками, что сын мог бы найти получше, что Людка из простой семьи, что нрав у неё скверный. А когда родился Антон, и вовсе заявила, что внука будет воспитывать сама, потому что мать дурочка несмышлёная.
Помнишь, как она тебя величала? продолжал Антон, видя, что попал в цель. «Эта твоя Людка». Даже по имени не называла. А когда папа умер, вообще…
Хватит, тихо сказала Людмила. Не надо.
Но сын не унимался. Прошло уже три года с похорон отца, а воспоминания о тех днях всё ещё резали, как нож. Вера Семёновна тогда прямо сказала, что квартира принадлежала её сыну, а значит теперь её. Что Людмиле с Антошкой пора бы подыскать себе угол. Что она, мол, достаточно натерпелась от этих чужаков.
А кто её поднял с пола, когда инсульт случился? не отступал Антон. Кто скорую вызвал? Кто в больнице ночами дежурил?
Перестань, Людмила встала, начала убирать со стола.
Не перестану! Ты же видишь, что она творит! Специально ночами топает, посуду бьёт, чтобы ты не спала. Телевизор орет на всю квартиру. А эти её намёки, что кормят её объедками, что лекарства не те покупают…
Из комнаты свекрови раздалось резкое:
Люда! Люда, иди сюда!
Людмила автоматически шагнула к двери, но Антон схватил её за руку.
Куда? Пусть сама встаёт, если что нужно.
Антон, она же больная…
Больная? Да она здоровее нас с тобой! Просто привыкла помыкать. Папа её на руках носил, теперь ты подхватила.
Люда! голос стал злее. Оглохла, что ли?
Людмила вырвалась и пошла к свекрови. Вера Семёновна лежала, укрытая до подбородка клетчатым пледом. Рядом валялась раскрытая газета.
Подними, буркнула она, указывая на газету. Читать хочу.
Вера Семёновна, очки у вас есть?
Конечно есть! Думаешь, я слепая? старуха нацепила очки. И чаю принеси. Горячего. А то вчера какую-то бурду тёплую подала.
Людмила молча подняла газету и вышла на кухню. Антон сидел за столом, сжав кулаки.
Ну что, опять побежала по первому зову?
Не начинай, устало ответила мать.
Мам, слушай меня, Антон подвинулся ближе. Я переезжаю. И ты со мной.
Людмила замерла с чайником в руках.
Как это?
Очень просто. Квартира двушка, места хватит. Будешь жить спокойно, без вечных упрёков.
А она?
А она пусть живёт, как хочет. Что посеешь, то и пожнёшь.
Антош, я не могу… Она же совсем одна…
И отлично! Пусть поймёт, что значит остаться без твоих рук.
Людмила поставила чайник, оперлась о стол. В голове путались мысли, а в груди странное чувство: вина, смешанная с облегчением.
Мам, помнишь, что она сказала после папиных похорон? голос Антона стал тише. «Теперь можете собирать вещи, квартира моя». Помнишь?
Людмила кивнула. Тот день врезался в память навсегда. Они вернулись с кладбища, переоделись, сели поминать. И вдруг свекровь, молчавшая весь обряд, заявила, что теперь всё изменится. Что Людмила с сыном здесь лишние. Что пора искать себе жильё.
А кто тогда сказал, что никуда не уйдёт? продолжал Антон. Кто заявил, что будет ухаживать, несмотря ни на что?
Я сказала, прошептала Людмила. Но тогда… она только что сына потеряла…
Мам, три года прошло! Три года ты ей прислуживаешь. Готовишь, стираешь, по врачам таскаешь. А она хоть раз спасибо сказала?
Людмила задумалась. Нет, благодарности она не слышала. Только ворчание: то суп недосолен, то рубашка плохо выглажена, то таблетки не те купила. А недавно Вера Семёновна при соседке Нине Петровне заявила, что живёт с чужими, которые только и ждут её смерти.
Люда! Где мой чай?! раздалось из комнаты.
Несу! откликнулась Людмила, но Антон встал на пути.
Нет, не пойдёшь. Садись.
Антон…
Мам, сядь. Надо поговорить.
Людмила нехотя опустилась на стул. Антон взял её руки в свои.
Мам, я не стану жить с чужой старухой, сказал он, глядя прямо в глаза. И тебе не советую. Тебе всего пятьдесят три. Вся жизнь впереди. Зачем тратить её на того, кто тебя не ценит?
Она не чужая, Антош. Твоя бабушка.
Бабушка? Антон горько усмехнулся. Да она меня с пелёнок не любила. Помнишь, как говорила, что я в тебя пошёл, непутевый? А когда в институт поступил, сказала, что зря деньги тратят из меня всё равно ничего не выйдет?
Людмила молчала. Она помнила. Помнила, как больно было слышать такое о сыне. Но муж просил не обращать внимания, говорил, что мать у него строгая, но в душе добрая.
Люда! крик из комнаты стал злым. Ты что, сдохла там?
Антон резко встал и вошёл к бабке. Людмила слышала, как он говорил:
Бабуль, мать занята. Хотите чай встаньте сами.
Как ты смеешь?! завопила Вера Семёновна. Позови мать!
Не позову. И вообще, предупреждаю через неделю мы съезжаем.
Куда это?
В свою квартиру. Я и мама.
Тишина. Потом недоумённый вопль:
А я?!
А вы останетесь здесь. Одна. Как всегда хотели.
Антон! позвала сына Людмила, но он уже возвращался, довольный.
Всё, донес. Теперь пусть думает.
Зачем так резко? Надо было посоветоваться…
Мам, о чём советоваться? Ты сама сто раз говорила, что устала, что сил нет терпеть.
Это была правда. Особенно после случая, когда Вера Семёновна при всех назвала её дармоедкой, которая живёт на её шее.
Но она же старая…
Мам, ей семьдесят шесть, не сто! И болеет она не больше других. Просто любит, чтобы вокруг неё прыгали.
Из комнаты донеслись всхлипы. Людмила встала, но Антон покачал головой.
Не ходи. Это спектакль. Сейчас поплачет, а потом начнёт давить.
Антош, а вдруг ей правда плохо?
Правда? сын усмехнулся. Мам, ты забыла, что она сказала после похорон? «Можете собираться». Где были её слёзы тогда?
Людмила вспомнила: Вера Семёновна была суха, как камень. Ни одной слезинки, когда объявляла им о выселении. Наоборот в голосе звучало торжество.
А потом что? Инсульт. И кто её вытащил? Кто в больнице ночами сидел?
Я…
Правильно. А она, едва оклемалась, снова за своё.
В комнате стихло.
Видишь? Антон кивнул. Поняла, что слёзы не работают, и замолчала.
Людмила налила воды, выпила. В голове каша. Сын прав. Вера Семёновна её никогда не любила. Всю жизнь пилила, унижала, а после смерти мужа и вовсе хотела вышвырнуть.
Но оставить старуху одну…
Мам, я понимаю, тебе тяжело, сказал Антон. Но подумай о себе. Тебе ведь тоже хочется жить?
Людмила кивнула. Очень хочется. Без вечного страха: что опять не так, за что сегодня будут пилить?
Помнишь, как мы жили при папе? Ходили в кино, в гости. А теперь? Ты когда последний раз куда-то выбиралась?
Людмила задумалась. Да, три года только работа, дом, поликлиника. Подруга Галя звала в театр, но нельзя же оставить больную одну.
Мам, давай попробуем? голос Антона стал мягче. Переедем. Если увидим, что она совсем не справляется решим.
А если что-то случится?
У неё телефон. Соседи. Можем нанять сиделку, если согласится платить.
Из комнаты донеслись шаги. Вера Семёновна появилась в дверях, опираясь на косяк.
Ну что, решили старуху на произвол судьбы бросить?
Вас никто не бросает, спокойно сказал Антон. Мы просто съезжаем.
А я как? Сама, больная?
Вы не настолько больны, как притворяетесь. И потом, вы же сами нас три года назад выгоняли.
Вера Семёновна заморгала.
То было другое…
Что другое? Антон подошёл ближе. Та же квартира, те же мы. В чём разница?
Разница в том, что я теперь немощная!
Может, стоило раньше об этом подумать? голос Антона зазвенел. Может, не надо было обижать того, кто три года вас на руках носил?
Вера Семёновна перевела взгляд на Людмилу.
Люда, ты же не оставишь меня?
Мам, тихо сказал Антон, скажи ей правду.
Людмила подошла к окну. На душе было тяжко.
Вера Семёновна, сказала она, не оборачиваясь, вы помните, что мне сказали три года назад?
Люда, я была в горе…
Вы сказали: «Теперь можете собираться, квартира моя». Помните?
Тишина.
А ещё вы сказали, что натерпелись от чужой семьи.
Я не хотела…
Хотели или нет уже неважно. Важно то, что мы запомнили.
Вера Семёновна опустилась на стул, будто согнулась под невидимой тяжестью.
Но мне же помощь нужна…
Да, согласилась Людмила. Но почему её должны оказывать те, кого вы считаете чужими?
Старуха молчала.
Вера Семёновна, вы всю жизнь давали мне понять, что я здесь лишняя. Почему теперь я должна остаться?
Потому что… так положено…
Кому положено? вступил Антон. Вам? А нам что положено? Всю жизнь терпеть?
Вера Семёновна подняла на него мокрые глаза.
Антоша, ты же внук…
Внук, из которого, по-вашему, ничего путного не выйдет.
Я не думала, что ты запомнишь…
Запомнил. И мама запомнила.
Людмила вдруг почувствовала, как внутри что-то лопнуло.
Вера Семёновна, сказала она твёрдо, мы съезжаем. Через неделю.
Старуха вздрогнула.
Люда…
Людмила Сергеевна. Да, мы уезжаем. Будете жить одна.
Но как же я?
А как мы должны были жить три года назад?
Вера Семёновна опустила голову.
Я тогда… в горе была…
В горе. А мы в радости? Мужа и отца хоронили. Но мы же вас не выгоняли.
Тишина. Антон стоял у окна, Людмила сидела, свекровь сгорбилась, будто сразу постарела.
Может, ещё подумаем… слабо сказала Вера Семёновна.
О чём? спросил Антон.
Ну… может, я была не права…
Людмила покачала головой.
Поздно. Мы уже решили.
И она действительно решила. В этот самый миг. Решила, что имеет право на свою жизнь. На дом без вечных упрёков. На сына, которому не стыдно за свою мать.
Мама, Антон положил руку ей на плечо, я горжусь тобой.
Людмила кивнула и впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.
