Последний гость
Часы в прихожей пробили трижды, но их звон растворился в густом, словно сметана, тумане, окутавшем дом со всех сторон. Он стелился по саду, цеплялся за ветви вишнёвых деревьев, струился по крыше, покрытой тёмной дранкой, просачивался сквозь щели старых рам, делая мир за окнами неясным, как дымка. Ветер словно обходил это место стороной, будто чуял, что здесь не место живому. Лишь изредка глухо хлопали ставни, нарушая тягостную тишину, напоминая, что дом ещё дышит.
Анна сидела у печи, сжимая в ладонях фарфоровую чашку с остывшим чаем, пальцы её слегка дрожали то ли от холода, то ли от ожидания. Она не отрывала взгляда от двери, будто могла притянуть этот миг силой мысли. Она знала он придёт сегодня.
Не потому, что было обещание. Не потому, что приходили письма или звонили. Она просто знала так же, как знаешь, что утром выпадет иней, если ночь стоит тихая, а звёзды горят слишком ярко.
Дом был старый, и в нём всегда что-то стонало половицы, балки, скрипели двери. Но сегодня звуки были иными: глухими, тягучими, будто кто-то осторожно ступал по мокрой траве за стенами, замирая на мгновение, будто прислушиваясь. Анна пыталась убедить себя, что это лишь ветер, но каждый новый скрип был шагом ближе к тому, чего она ждала и боялась в равной мере.
Три года назад в этом доме кипела жизнь. Здесь спорили до хрипоты, хлопали дверями, на кухне вечно шумел самовар, а из коридора доносился смех. Пахло свежим хлебом и махоркой, в саду стучал мяч, а в комнатах кто-то вечно ронял ложки. Потом все разъехались кто на войну, кто в город, кто в землю. И тишина заполнила каждый угол, въелась в стены, в пол, в пожелтевшие фотографии в деревянных рамках. Осталась только она. И память, от которой некуда было деться, какой бы горькой или светлой она ни была.
Анна закрыла глаза и снова услышала тот голос. Глухой, с хрипотцой, будто доносившийся из-под земли. Он сказал тогда: «Я вернусь. Но не жди меня при свете дня». Она спросила почему? Он лишь усмехнулся, краешком губ, и ответил: «Потому что днём меня здесь не бывает».
Стук. Один, осторожный, будто проверяя, не спит ли она. Потом второй увереннее. И снова тишина, в которой слышалось только собственное сердце. Анна встала, поставила чашку на полку, взглянула на потухшие угли в печи и медленно пошла к двери. Каждый шаг отдавался в висках. Ручка была ледяной и чуть влажной, будто её только что трогали мокрыми пальцами. Она нажала, и дверь со скрипом подалась.
На пороге стоял человек. В длинном сером пальто, с каплями воды на плечах, словно он прошёл сквозь ливень или густой туман. Лица не было видно под полями шляпы, лишь бледные губы, чуть тронутые синевой, без улыбки.
Ты пришёл, прошептала Анна, и голос её звучал тише, чем она хотела.
Он кивнул и переступил порог. Не сняв шляпы, не вытер ноги, будто принёс с собой холод чужого мира. Его присутствие наполнило комнату так, что стены словно отступили, а воздух стал гуще.
Я знал, что ты дождёшься, сказал он тихо, но так, что слова впитывались в самое нутро. Ты всегда ждёшь.
Анна не ответила. Её взгляд скользнул по его рукам длинным, бледным, с тонкими пальцами, будто у того, кто годами не видел солнца. Они были неподвижны, но в этой неподвижности таилось что-то пугающее, словно они помнили, как сжимали её плечи так сильно, что потом неделями не сходили синяки, тёмные, как спелая слива.
Зачем ты пришёл? наконец выдохнула она, чувствуя, как дрожит голос.
Ты и сама знаешь.
Он сделал шаг вперёд, и половицы глухо застонали под его тяжестью. Печь вдруг вспыхнула ярче, хотя она не подкладывала дров. По стенам поползли тени, и Анне почудилось, будто за их спинами тихо, едва слышно, двигаются люди.
Я думала, у меня ещё есть время, прошептала она, не отводя глаз.
Его никогда не хватает, ответил он, и в этих словах не было ни злости, ни утешения только правда.
Они сидели у печи долго, и пламя, лениво переливаясь, отражалось в его неподвижных глазах. Он рассказывал о местах, где нет солнца, но всегда слышен плеск воды, и этот звук, по его словам, успокаивает лучше любой тишины. О людях, которых он уводил, и о тех, кто шёл сам, будто чувствуя его приближение. Иногда он замолкал, и тогда Анна слышала, как потрескивают дрова, и как за стенами ветер перекатывает туман, словно волны.
Его голос был тихим, без угрозы, и Анна поймала себя на том, что не боится. Даже наоборот в его словах была какая-то тягучая правда, от которой хотелось слушать до конца, как слушают сказку, зная, что развязка неизбежна.
Ты готова? спросил он, слегка наклонившись.
Анна огляделась. Чашка на полке, кресло с продавленным сиденьем, фотография в потемневшей рамке. Всё осталось таким же, как три года назад, будто время здесь остановилось. Только она изменилась.
Да, сказала она, и голос звучал ровно, как никогда.
Он поднялся, протянул руку. Она взяла её. Лёд. Но не обжигающий, а убаюкивающий, будто обещающий, что страх можно оставить здесь, у печи.
Когда утром соседи заметили, что из трубы не идёт дым, они решили, что Анна уехала. Дверь была заперта, ключ не нашли, окна по-прежнему плотно занавешены. Тишина в доме стояла глухая, как в склепе. В печи догорали последние угольки, тонкий слой пепла ещё хранил слабое тепло.
Лишь на столе стояли две чашки одна пустая, с отпечатком губ на краю, другая наполовину полная, и от неё ещё поднимался лёгкий, почти невидимый пар.
