**Второй шанс, подаренный судьбой**
— Больно… — прошептала Алевтина, едва шевеля пересохшими губами.
Попытка пошевелиться не удалась: тело будто налилось свинцом, каждая мышца горела так, словно по ней проехался трактор «Беларусь» — и не один раз. Правая рука, обездвиженная и тяжёлая, отзывалась пронзительной, рвущей душу болью. Сознание, затянутое дымом и страхом, не могло собрать картинку целиком — лишь обрывки. Огонь. Удары. Небо, чёрное, как смоль… И голос. Где же он, Мишка?..
Крик застрял в комке горла. Тело сотрясали спазмы, будто каждая клетка взрывалась и гасла в муке. И сквозь этот бред в ноздри вполз запах гари — едкий, густой, зловещий. Алевтина попыталась отползти от жара, от лижущих её ноги языков пламени. Это был не мир — это был ад, тот самый, из бабушкиных страшных сказок.
Потом — провал.
Во сне вернулось то, что казалось потерянным. Они сидели за столом. Хрустальные рюмки, искристое «Советское», Мишка ухмыляется, откручивая крышку.
— Ну что, Львёнок, теперь ты официально ненормальная, — смеялся он. — Единственная девчонка, которую взяли в лётчицы! Не понимаю, как ты медиков провела!
— Я не только стрелять глазами умею, — подмигнула Алевтина.
— Хулиганка, а не пилот, — покачал головой Мишка. — Зато небо любишь. Как и я. Небом шутить нельзя, тут всё серьёзно. Ладно, спасибо, что хоть на тренажёрах не подвела.
— Да брось ты, командир. Давай пить, пока пузыри не сдулись, — улыбнулась она, пригубив шампанское.
Мишка рассказывал о небе, о том, как в детстве впервые забрался в кабину «кукурузника», как мечтал. Как видел в облаках сказочных зверей, которые вяжут из них сахарную пряжу. Алевтина тогда подумала: «Вот же выдумщик…»
Но ведь и она мечтала. Вместе с ним. Вместе поступили. Вместе летали. И, увы, вместе — на войну.
Очнувшись, она услышала хруст под боком. МИ-8. Обугленный, разорванный. Их вертолёт — теперь лишь груда металла, мёртвая и безглазая. И среди обломков — он. Мишка. Стиснув штурвал, будто даже смерть не смогла вырвать его из кабины. Он сражался до конца.
Алевтина пошатнулась, кровь гудела в висках. Подойти не могла — лишь смотрела, как по его телу ползут муравьи, как пятна на форме манили мух.
Подойти — значит признать. Принять. Но как, если его шепот ещё звенит в ушах? Если на губах — его поцелуй, последний, перед вылетом?..
Война ворвалась внезапно. Они готовились к тренировочному полёту. Прозвище «Сиамцы» на аэродроме прилипло намертво. Пять лет — один экипаж. Один ритм. Одна судьба.
— Готова, штурманша? — подмигнул Мишка, застёгивая комбез. — Пелёнки взяла?
— Только твою задницу пеленать собралась, — фыркнула Алевтина.
— А помнишь, как всё началось? Ты, яблоки, и та самая дыра в заборе у СидОна сжала жетон в ладони и шагнула вперёд, в туманное утро, где ветер шептал ему последнее «прощай», а в животе тихо толкалась новая жизнь — его жизнь, их жизнь, подаренная судьбой.
