Иногда я смотрю на свой кабинет и думаю: «Ведь я сделал это сам». Но где-то внутри всё ещё сидит тот мальчишка, который ждёт, когда его позовут домой.
Меня выгнали в пятнадцать. Не с чемоданом и не с криками, как в кино. Просто однажды мать посмотрела на меня, словно на чужого, и сказала: «Илюша, так лучше. Ты здесь лишний».
Я стоял на нашей тесной кухне, где пахло щами и чем-то прокисшим. Пол под ногами будто провалился, а я всё смотрел на её руки тонкие, с обкусанными ногтями, теребящие край фартуха. Она не плакала. Только глаза были пустые, как выключенный телевизор.
До этого я был обычным парнем. Мы жили в двушке на окраине, где обои отклеивались, а в подъезде вечно воняло кошачьей мочой.
Я приносил из школы пятёрки, чинил розетки, когда мать просила, мыл посуду.
Надеялся, что хоть раз услышу: «Молодец, Илья». Но это было до Юрия. Мамин новый муж ворвался в нашу жизнь, как танк.
Когда родилась Аня их общая дочь я стал тенью. Она была их «настоящим» ребёнком: розовые пинетки, улыбки, фотки на холодильнике. А я лишний.
По вечерам я убегал в подъезд, садился на холодную ступеньку и слушал, как гудит лифт. Там можно было дышать. Дома воздух сжимался, как пружина, готовая лопнуть. Я знал: скоро рванёт.
И рвануло.
«Куда делись деньги из моего кошелька?» Юрий стоял в дверях, держа потрёпанный бумажник, как улику. Пять тысяч рублей смешная сумма, но для него будто миллион.
Я клялся, что не брал. Он прищурился: «Не ври». Мать молчала. Потом тихо, почти шёпотом: «Илья, признайся. Мы не хотим вызывать полицию». Я смотрел на неё и не узнавал. Где та женщина, что гладила меня по голове, когда я болел?
Я молчал. Сложил в рюкзак пару футболок, тетради, старый плеер с треснутым экраном. И ушёл. Дверь захлопнулась за спиной, как выстрел.
Детдом встретил меня скрипом железных кроватей, запахом хлорки и холодом бетонных стен. Здесь никто не притворялся семьёй.
Старшие ребята проверяли на прочность: то толкнут в коридоре, то спрячут ботинки. Как-то мне подбросили в кровать дохлую крысу. Я не кричал, не жаловался. Просто выкинул её в мусорку и запомнил: тут выживают те, кто быстрее и хитрее. Я стал таким.
Научился держать язык за зубами, угадывать, кто врёт, а кто сдаст. Но внутри всё равно ныло, будто кто-то забыл выключить боль.
В детдоме был компьютерный класс древние машины, которые гудели, как трактора, и вечно зависали. Я впервые увидел код строки, где каждое слово имело смысл. Это было как стихи, только лучше: они работали.
Я просиживал там ночи, пока воспитатели не гнали спать. Учитель информатики, дядя Саша, заметил это. Он был лысый, с вечным запахом кофе и усталыми глазами.
Однажды он швырнул мне книгу потрёпанный учебник по C++. «На, читай. Может, выберешься отсюда». Я читал. Писал первые программы: калькулятор, потом простенькую игрушку, где квадратик бегал по экрану. Каждый раз, когда код запускался без ошибок, в груди загоралось что-то тёплое. Будто кто-то наконец сказал: «Ты можешь».
В детдоме я подружился с Витькой тощим парнем с вечно взъерошенным чубом. Он был из тех, кто смеётся над всем, даже над собой.
Однажды он стащил из столовой булку и поделился со мной. Мы сидели на подоконнике, жевали и болтали о том, как сбежим и станем рок-звёздами.
Витька мечтал о гитаре, я о нормальной жизни. Он не дожил до выпуска связался с плохой компанией, потом сел. Но ту булку я запомнил. Она была как обещание, что я не один.
Школу я окончил с медалью. Не ради похвалы просто хотел доказать себе, что я не мусор, который выбросили.
Поступил в технический вуз в соседнем городе. Общага пахла жареной картошкой, дешёвым одеколоном и чьими-то носками.
Я жил на стипендию и подработки: разгружал коробки в магазине, мыл полы в кафе. По ночам писал сайты за копейки.
Первый заказ страница для автосервиса принёс пять тысяч. Я купил новые кроссовки и пиццу. Впервые за годы улыбнулся так, что щёки свело. Это были *мои* деньги.
В вузе я нашёл друзей. Лёха, фанат аниме, таскал с собой ноутбук и показывал мне, как делать анимации.
Катя, рыжая девчонка с громким смехом, учила меня жарить яичницу, чтобы не пригорала. Они были первыми, кто видел во мне не тень, а человека. Но я всё равно держал дистанцию. Боялся, что если пущу их слишком близко, они тоже исчезнут.
К тридцати у меня была своя компания. Небольшая, но моя. Офис в центре, стеклянные двери, кофеварка, которая жужжала, как старые компьютеры в детдоме. Команда из десяти человек, которые верили в меня. Я верил в них.
Мы делали сайты, приложения, даже запустили стартап сервис для онлайн-курсов. Иногда я смотрел на кабинет и думал: «Ведь я сделал это сам». Но внутри всё ещё сидел тот мальчишка из подъезда, ждущий, когда его позовут домой.
Однажды меня пригласили на интервью. Журналистка с ярким маникюром спросила: «Илья, как ты дошёл до такой жизни?»
Я рассказал всё. Про мать, выбравшую Юрия. Про Юрия, видевшего во мне угрозу. Про детдом, где я научился выживать. Про ночи за компьютером. Статья вышла с заголовком «Из беспризорника в директора». Я читал и думал: «Беспризорник? Ну, может, и так».
Через неделю в офисе появился конверт. Простой, мятый. «Илье. От мамы». Внутри несколько строк:
«Я горжусь тобой. Прости меня. Юра болен. Аня без работы. Нам тяжело. Хочу поговорить. Увидеть тебя. Не ради денег. Твоя мама».
Я смотрел на листок, а в груди было пусто. Ни злости, ни боли. Только холод, будто кто-то выключил свет внутри. Я сидел в ка
