Чуть не бросила мужа… из-за его ненасытного желудка
Уже сил нет. Честно. До изнеможения. До бешенства. До слёз. С Николаем мы женаты всего полтора года, а я уже раз двадцать в мыслях собирала чемодан и представляла, как хлопну дверью. Причина? Еда. Вернее — его прожорливость. Нечеловеческая, звериная, будто в нём дыра бездонная.
Ест за троих. За троих былинных витязей. Да ещё за их коней. И за Кощея Бессмертного, если уж начистоту. Сначала утешала себя: «Ну что, мужик, хороший аппетит — значит, готовлю вкусно». Но скоро поняла — вкусно готовлю не для себя, а на бойню. Пирожки, ватрушки, оладьи — исчезают вмиг. Только поставлю на стол — уже крошки. Суп сварю — к вечеру кастрюля пуста. А я-то даже ложку не попробовала.
Подруги смеются: «Да что ты, мы раз в три дня готовим. Сварил казан щей — и свободна». У них легко. У меня — каторга у печки. Сама ем как воробушек, мне бы той порции хватило на три дня. Но с Николаем так не выходит. Его обычный ужин — три тарелки борща, шесть котлет и полбатона хлеба. Каждый день.
В голове понимаю — мужчинам нужно больше. Но не же в таких количествах! Я будто прикована к плите. С работы — сразу на кухню. Жарю, парю, режу, мою. Горы посуды. Пол в крошках. Кастрюли — вечный дозор. А он? Устал, потому что за рулём сидел и в магазин заехать не успел.
— Да я ж не знаю, что тебе надо, — оправдывается. — Да и устал я. Дела горой.
А я разве не устаю? Эти мешки с картошкой, морковью, мясом — каждый божий день! Руки дрожат, когда в подъезд заходишь. Приводила в пример его отца: «Вот твой батя сам на рынок ездит, соленья закатывает, готовит — пальчики оближешь. А мать твоя и ложку-то в руках не держит — он всё за неё делает». Но Николай — будто не от них.
Поняла — дальше так нельзя. Взяла отпуск, собрала вещи и уехала к родителям в Тверскую губернию. Мать давно звала. Деревня, тишина. Свое молоко, сметана, хлеб из печи. И главное — ни одной сковородки, которую надо бы мне мыть.
Оставила ему записку. Честно: «Мне тяжело. Отдых нужен. Не знаю, хочу ли быть женой человека, которого не могу накормить». Звонить начал сразу. Не отвечала. Потом и вовсе телефон выключила. Хоть две недели свободы. Чтобы вспомнить, каково это — быть женщиной, а не кухаркой.
Мать кормила пирогами, утром сидели на крылечке, смеялись, кофе пили. Впервые за долгое время дышала полной грудью. Призналась ей, что разводиться собралась. Мать сначала ахнула, потом рассмеялась:
— Ну ты даёшь, дочка. Не думала, что услышу: «Развод — муж много ест!» Ну надо же…
Родителям смешно. А мне — не до смеха. Это была моя правда. Моя боль.
В поезде обратно листала телефон. Нашла фото — Николай с тортом в руках, что я пекла на его день рождения. Улыбается так, что сердце ёкнуло. Может… я всё напутала?
Не сказала, когда вернусь. Хотела тихо приехать. Сошла на перрон, пошла к такси — и застыла.
Он стоял. Николай. Мой обжора. С букетом ромашек — моих любимых. Помятый, с синяками под глазами, но с такой дрожащей улыбкой, что слёзы хлынули сами.
Подошёл, обнял и прошептал:
— Прости. Не понимал, как тебе тяжело. Больше не будет.
Дома ждал сюрприз. Квартира — до блеска. Стол накрыт. Приготовил всё, что люблю. Купил мои любимые профитроли. В холодильнике — аккуратные баночки с едой на неделю. А рядом — второй холодильник.
— Чтобы раз в неделю закупалась и не таскала тяжести. Я всё понял, — сказал он.
И я поняла — люблю его. Да, ест за троих. Да, бесит порой. Но он старается. Услышал меня. А это — дороже всего.
Развод отменяется. А ужин — готов. И пусть даже стряпаю снова я. Но теперь — с любовью. И с его помощью.
