Чуть не ушла от мужа… потому что он съедает всё, как черт
Господи, сил моих нет. Честное слово. До белого каления. До трясучки. До истерики. Мы с Виктором расписались всего полтора года назад, а я уже раз двадцать воображу, как швыряю вещи в чемодан и хлопаю дверью навсегда. В чём дело? В еде. Вернее, в его ненасытности. В этом зверском, нечеловеческом, прямо-таки демоническом аппетите.
Он ест за пятерых. За трёх богатырей, их коней, старуху Шапокляк и ещё за пару бродячих псов, если уж начистоту. Сначала я утешала себя: «Ну и что, мужчина, здоровый аппетит — значит, нравится, как я готовлю». Но скоро дошло — я стряпаю не для себя, а на бойню. Пирожки, оладьи, ватрушки — всё испаряется в момент. Только поставлю на стол — ан нет, уже пусто. Сварю борщ — кастрюля опустошена к вечеру. А я-то даже ложку не успела поднести.
Подруги хохочут: «Ты чего? Мы раз в три дня готовим. Наварим ухи — и живи спокойно». У них — как по маслу. У меня — каторга на дому. Я ем, как синичка, мне бы той ухи на пять дней хватило. Но Виктору подавай три тарелки щей, шесть биточков и полкаплуна хлеба. Каждый божий день.
Я знаю — мужикам надо больше. Но не до такой же степени! Я буквально живу у плиты. Приду с работы — и сразу на кухню. Пассерую, кипячу, запекаю. Горы грязной посуды. Пол в хлебных крошках. Кастрюли — вечный дозор. А он? Он устал, потому что в пробке стоял и не успел заскочить в «Пятёрочку».
— Да откуда я знаю, что тебе надо? — оправдывается. — Я ж вымотался. Дела горой.
А я что, не устаю? Эти мешки с картошкой, луком, мясом — каждый день! Руки дрожат, когда в подъезд заходишь. Его отца в пример приводил: «Вот твой батя сам на рынок ездит, соленья закатывает, жарит так, что в «Метрополе» позавидуют. А твоя мать даже половника в руках не держала — он всё за неё делал». Но Виктор — будто не от него.
В один момент я понял — хватит. Взял отгулы, собрал рюкзак и укатил к родичам в деревню под Псковом. Отец давно звал. У них своё молоко, сметана, огурчики солёные. И главное — ни одной кастрюли, которую бы мне пришлось драить.
Оставил Виктору записочку: «Не могу больше. Отдых нужен. Не факт, что хочу быть женатым на человеке, которого не могу накормить». Он начал звонить сразу. Я не брал трубку. Потом и вовсе выключил телефон. Хотя бы пару недель свободы. Чтобы вспомнить, каково это — быть мужчиной, а не кухонным рабом.
Мать кормила блинами, по утрам мы сидели на крыльце, пили чай с мёдом, смеялись. Впервые за долгое время я дышал полной грудью. Расслабился. Даже признался отцу, что подумываю о разводе. Отец сначала опешил, потом фыркнул:
— Ну ты даёшь. Не думал, что услышу такое: «Развод — причина: жена много жрёт!» Да ты погляди на себя…
Родителям смешно. А мне — не до шуток. Это была моя правда. Моя боль.
Обратно ехал в электричке, листал телефон. Нашёл фото, где Виктор улыбается с моим тортом в руках — тот, что я пёк ей на именины. На снимке она такая счастливая, настоящая, родная. В горле запершило. А может… я всё преувеличиваю?
Не сказал, когда вернусь. Хотел приехать тихо. Сошёл на перроне и направился к стоянке. Но вдруг замер.
Она стояла там. Вика. Моя обжора. С букетом ромашек — моих любимых. Растрёпанная, с синяками под глазами, но с такой робкой, искренней улыбкой, что у меня комок в горле встал.
Она подошла, обняла и прошептала:
— Прости. Я не понимала, как тебе тяжело. Всё изменится.
Дома ждал сюрприз. В квартире — чистота, как в операционной. Стол накрыт. Она приготовила всё, что я люблю. Купила мои любимые трубочки с кремом. В холодильнике — аккуратные контейнеры с заготовками. А рядом стояла вторая морозилка.
— Чтоб ты закупался раз в неделю и не таскал сумки, — сказала она.
И я понял — я люблю её. Да, она ест, как не в себя. Да, иногда бесит. Но она старается. Услышала меня. А это — дороже любых денег.
Развод отменяется. А вот ужин — готов. И пусть даже стряпаю снова я. Но теперь — с душой. И с её помощью.
