Прожитое: драма и луч света
Тело Пётpa Фёдоровича дрожало не только от осеннего холода, но и от щемящей обиды. Только что закончился тяжёлый разговор с дочерью Златой. Она настаивала, чтобы отец перебрался в дом престарелых, — якобы в их малой хрущёвке в городе на Волге семье не хватает места. И правда, две комнаты — это не дворец: в одной коротал дни Пётp Фёдорович, в другой ютилась Злата с мужем и двумя детьми.
«Дочка, почему я должен уезжать? У твоей тёщи трёшка в центре, она там одна — места, как у короля!» — попытался возразить старик, но голос его дрогнул. «Да ты что, с ума сойти! Ты же знаешь, как мы с ней ладим!» — фыркнула Злата и, хлопнув дверью, скрылась в квартире. Пётр Фёдорович остался на балконе, глядя в пустоту. Сердце ныряло куда-то в живот. Этот дом был ему дорог — здесь каждый угол хранил память о покойной жене и былых радостях.
«Ну что, Барсик, остались мы с тобой одни», — вздохнул он, гладя старого кота, свернувшегося у его ног. Злата уже не раз поднимала этот вопрос, но отец упрямился. Устав, он задремал в кресле, пока его в клочья не разорвал голос внука, семилетнего Тимофея.
«Дед, ты нас ненавидишь?» — спросил мальчик, глядя на старика с обидой. «С чего ты взял, солнышко?» — удивился Пётр Фёдорович. «Мы в одной комнате, как селёдки в банке, а ты тут с котом сидишь! Барсик тебе дороже нас!» — Тимофей расплакался. Старик понял — слова внука не его, а Златины. В груди заныло. «Даже ребёнка втёмную использовала. В кого она такая?» — подумал он. Его покойная жена Надежда была добрейшей душой, жила для родных. Когда же дочь стала чужой?
Пётр Фёдорович поднялся и, шаркая тапками, зашёл на кухню, где сидели Злата, её муж Станийслав и дети. Он знал — дочь не отстанет. Зять и так уже месяц делал вид, что старик — прозрачный. «Ладно, согласен», — выдавил Пётр Фёдорович. «Ой, папочка, ну наконец-то! Сколько можно было тянуть?» — Злата вспыхнула, как новогодняя гирлянда, будто не замечая его тоски.
«Одно условие — Барсика не прогоняйте. Он старый, долго не протянет», — добавил старик. «Да ладно тебе, пап, конечно, оставлю! Я сама за ним смотреть буду», — соврала Злата так, что хоть в цирк иди. Пётр Фёдорович вздохнул. Он знал — слова дочери пусты. «Обещаешь навещать? И привозить Барсика?» — спросил он, хватаясь за соломинку. «Ну конечно, пап, каждые выходные!» — улыбнулась она, как актриса в плохой рекламе.
«Верить тебе — себя не уважать», — подумал старик, но промолчал. «Мы вам, Пётр Фёдорович, отличный пансионат нашли», — внезапно встолковался Станислав, и в голосе его звенело облегчение. «Прорвало, значит, раз в разговор влез», — с горечью подумал старик, чувствуя, как предательство точит душу.
На следующий день Пётра Фёдоровича отвезли в дом престарелых. Его вещи Станислав привёз только через день, даже не зайдя — отправил с водителем. Комната оказалась каморкой на троих, пропахшей лекарствами и отчаянием. Одеяло напоминало тряпку для пола, а бельё явно стирали последний раз при Брежневе. Оформляли быстро — видимо, Злата заранее всё уладила. Пётр Фёдорович опустился на кровать, и мир вокруг стал серым. Всё ещё теплилась надежда, что дочь одумается.
В саду он присел на лавочку и уставился в небо. Вся жизнь, отданная семье, а финал — вот. «Вы новенький?» — раздался рядом голос. Рядом стоялаРядом стояла пожилая женщина с морщинками у глаз, похожими на лучи солнца.
