Главный приз
Татьяна Петровна овдовела в 32, оставшись с двумя детьми: сыном Димой и дочкой Олей.
О личной жизни она даже не помышляла всю нерастраченную нежность вложила в старшего, Димку. В этом спокойном, послушном мальчике она видела свою будущую опору.
А вот Оля пошла в отца мечтательница, с горящими глазами и упрямством до мозолей. Подстроиться под правила материнского мира? Нет уж! Их диалоги больше напоминали перестрелку.
Будешь стишки строчить останешься без будущего! гремела Татьяна Петровна, вырывая из рук дочери исписанную тетрадь.
А что в этом будущем? На заводе горбатиться, как ты? Дышать соляркой? огрызалась Оля.
Зато Дима купался в любви. Его ошибки сходили с рук, а мелкие успехи возводились в ранг подвигов. Он быстро смекнул: мать всегда на его стороне, главное не портить ей настроение. Злым он не был. Просто научился быть удобным.
Оля, измученная холодной войной с матерью, сбежала из дома в восемнадцать. Поступила в пед, получила комнату в общаге. Звонила редко, приезжала еще реже, и каждый визит заканчивался скандалом.
А потом исчезла вовсе.
Когда соседки интересовались дочкой, Татьяна Петровна хмурилась, отводила взгляд. Дима, если мать заговаривала о сестре, лишь пожимал плечами: «Ей плохо было дома, пусть сама разбирается». Он уже женился, но по-прежнему навещал родительскую трешку по воскресеньям слопать порцию котлет, прихватить контейнер еды и взять у мамы пару денег «на мелочи».
Прошло пять лет.
Однажды на пороге возникла Оля. Не одна. За подол цеплялась кроха с огромными глазами. Сама Оля была худа, как спичка, и кашляла так, будто вот-вот разорвется.
Это еще что такое? ледяным тоном спросила Татьяна Петровна, глядя на ребенка.
Оказалось, Оля исчезла не просто так. Скрывала беременность и рождение дочки знала, что мать радости не выразит. Работала на двух работах, жила впроголодь, пока здоровье не сдало. Врачи разводили руками речь шло лишь о продлении жизни. Нужно было пристроить маленькую Дашку
Так круг и замкнулся. Оле пришлось вернуться на порог, который она когда-то так рвалась переступить.
Татьяна Петровна приняла их молча. Не из любви из гипертрофированного чувства долга. «Что люди скажут, если выгоню больную дочь с ребенком?» вот что двигало ею.
Они поселились в самой маленькой комнате. Оля медленно угасала. А Дашка, как росток сквозь асфальт, неожиданно проросла в окаменевшее сердце бабушки.
Татьяна Петровна вдруг обнаружила, что это маленькое существо ее не боится. Верит. Любит. Дашка тащила ей каракули «рисунки для бабушки», обнимала по утрам и серьезно пыталась утешить, если та хмурилась. Ночью, если снился кошмар, бежала не к маме, а к бабушке и оставалась до утра в ее широкой кровати.
Оля умерла тихо, будто и не жила.
В квартире остались две женщины пожилая, у которой все было в прошлом, и маленькая, у которой все было впереди.
Лед тронулся.
Татьяна Петровна, всю жизнь боявшаяся слабости, вдруг обнаружила ее в себе. Учила Дашку печь пироги, рассказывала семейные истории (конечно, в версии без ссор), плакала ночами в подушку, понимая, как была жестока с дочерью. Любовь к внучке была болезненной, запоздалой, отчасти искуплением.
Диме это не нравилось.
Мам, ты ее испортишь! ворчал он, видя, как мать покупает девочке новое платье. Скромнее надо, мы не олигархи.
На свои покупаю! отрезала Татьяна Петровна, и в голосе впервые прозвучала сталь, направленная против сына.
Шли годы. Даша выросла, став для бабушки смыслом жизни. Дима появлялся все реже, его визиты стали формальностью. Однако был уверен: квартира и дача его законная добыча, ведь племянница «чужая кровь».
Татьяна Петровна все видела. Замечала оценивающий взгляд, скользящий по стенам. Слышала намеки после рюмки: «Документы бы подправить». И ее сердце, научившееся любить по-настоящему, сжималось от обиды за него. За того мальчика, который так и не вырос.
Решение созрело тихо. Она не стала писать завещание, которое рассорит всех после ее смерти. Поступила мудрее.
Просто отвела внучку в банк и переоформила на нее счета. Не миллионы, а копейка к копейке итог всей жизни.
Бабуль, ну зачем? Мне ничего не надо! отнекивалась Даша.
Молчи, строго сказала Татьяна Петровна. Это не тебе. Это мне. Чтобы знала у тебя есть свой кусок хлеба. Чтобы ни от кого не зависела. Особенно от них.
Она подозревала, что Дима будет давить на племянницу при разделе имущества, и хотела, чтобы Даша не осталась у разбитого корыта.
Дима жил в хрущевке на окраине. Квартира досталась жене Ирине от родителей. Жили скромнее некуда, ремонт так и не сделали. Время здесь будто застыло в лихих девяностых.
Главной мечтой Димы была мамина трешка в центре с лепниной и высокими потолками. Для него это был не просто квадратные метры. Это символ справедливости. Награда, которую он заслужил.
Я же не бросал мать! твердил он.
Когда нотариус объяснил, что у племянницы такие же права, Диму перекосило. Он искренне считал, что наследники только он и покойная сестра (чью долю давно приписал себе). Дележ с Дашей означал крах мечты.
Поэтому, когда заходила речь о наследстве, Дима преображался. Вялость сменялась агрессией.
Какая еще доля?! орал он, шагая по комнате. Это моя квартира! Кто она вообще такая?
Жена молча вязала. Уже лет десять слушала одну пластинку: как Оля отравила всем жизнь, а потом «приползла с хвостом».
Дима мерил все деньгами. Да, Даша помогала бабушке. Но разве не он? Продукты привозил, сантехника вызывал!
А что сделала Даша? Просто жила с ней. Могла бы и в детдоме.
Полгода до вступления в наследство Дима строил планы, как «отсудить свое». Звонил юристам, приходил «воспитывать» племянницу, грозился судами.
После очередной порции
