Сын привёл в дом психиатра, чтобы объявить меня недееспособной, но он не знал, что этот врач мой бывший муж и его отец.
Мам, открой. Это я. И я не один.
Голос Кирилла за дверью звучал непривычно твёрдым, почти официальным. Я отложила книгу и направилась в прихожую, поправляя на ходу волосы.
Тревога уже успела пустить корни где-то в солнечном сплетении.
На пороге стоял сын, а за его спиной высокий мужчина в строгом пальто. Незнакомец держал в руках дорогой кожаный портфель и смотрел на меня спокойным, оценивающим взглядом.
Таким взглядом смотрят на вещь, которую собираются либо купить, либо выбросить.
Мы можем войти? спросил Кирилл, даже не пытаясь улыбнуться.
Он переступил порог квартиры, как хозяин, каким, видимо, уже себя считал. Незнакомец последовал за ним.
Познакомься, это Игорь Викторович, бросил сын, снимая куртку. Он врач. Мы просто поговорим. Я о тебе беспокоюсь.
Слово «беспокоюсь» прозвучало как приговор. Я взглянула на этого «Игоря Викторовича».
Седые виски, тонкие сжатые губы, усталые глаза за стёклами очков в модной оправе. И что-то до боли, до дрожи знакомое в том, как он слегка наклонил голову набок, изучая меня.
Сердце кувыркнулось и упало вниз.
Игорь.
Сорок лет стёрли его черты, покрыли патиной времени и чужой, незнакомой мне жизни. Но это был он.
Мужчина, которого я когда-то любила до безумия и выбросила из своей жизни с той же яростью. Отец Кирилла, который так и не узнал, что у него есть сын.
Добрый день, Анна Валерьевна, произнёс он ровным, поставленным голосом психиатра. В его глазах не дрогнул ни один мускул. Он не узнал. Или сделал вид, что не узнал.
Я молча кивнула, чувствуя, как немеют ноги. Мир сузился до одной точки его спокойного, профессионального лица.
Сын привёл в дом человека, чтобы упечь меня в психушку и отобрать квартиру, и этим человеком оказался его собственный отец.
Проходите в гостиную, мой голос прозвучал удивительно спокойно. Я сама его едва узнала.
Кирилл тут же начал излагать суть дела, пока «врач» внимательно осматривал комнату.
Сын говорил о моей «неадекватной привязанности к вещам», о «нежелании принимать реальность», о том, что мне тяжело одной в такой большой квартире.
Мы с Катей хотим помочь, продолжал он. Купим тебе уютную студию рядом с нами. Будешь под присмотром. А на остаток денег сможешь жить, ни в чём себе не отказывая.
Он говорил обо мне так, будто меня здесь не было. Будто я была старой тумбочкой, которую пора вывезти на дачу.
Игорь, то бишь Игорь Викторович, слушал, время от времени кивая. Затем повернулся ко мне.
Анна Валерьевна, вы часто разговариваете с покойным мужем? его вопрос ударил, как под дых.
Кирилл опустил глаза. Значит, это он рассказал. Моя привычка иногда вслух комментировать что-то, обращаясь к фотографии отца, в его устах превратилась в симптом.
Я перевела взгляд с испуганного лица сына на непроницаемое лицо его отца. Холодная ярость вытеснила шок.
Они оба смотрели на меня, ожидая ответа. Один с жадным нетерпением, другой с клиническим интересом.
Что ж, хотели игры? Получат.
Да, ответила я, глядя прямо в глаза Игорю. Разговариваю. Иногда он даже отвечает. Особенно когда речь заходит о предательстве.
На лице Игоря не дрогнул ни один мускул. Он лишь сделал короткую пометку в своём блокноте.
Этот жест был красноречивее любых слов. «Пациентка агрессивно реагирует на вопросы, подтверждает защитную реакцию. Проекция чувства вины». Я почти видела эту строку, выведенную его ровным врачебным почерком.
Мам, ну зачем ты такое говоришь? занервничал Кирилл. Игорь Викторович хочет помочь. А ты только огрызаешься.
Помочь в чём, сынок? Помочь освободить для тебя жилплощадь?
Я смотрела на Кирилла, и во мне боролись два чувства: жгучая обида и желание встряхнуть его, закричать: «Очнись! Посмотри, кого ты привёл!». Но я молчала. Раскрывать карты сейчас означало проиграть.
Это не так, он покраснел, и этот румянец стыда был единственным доказательством, что в нём ещё осталось что-то человеческое. Мы с Катей волнуемся. Ты совсем одна. Замкнулась здесь со своими воспоминаниями.
Игорь поднял руку, мягко останавливая его.
Кирилл, позвольте мне. Анна Валерьевна, скажите, что именно вы считаете предательством? Это важное чувство. Давайте поговорим о нём.
Он смотрел на меня тем же изучающим взглядом. Я решила пойти ва-банк. Проверить его.
Предательство бывает разным, доктор. Иногда человек просто уходит за хлебом и не возвращается. Бросает. А иногда возвращается через много лет, чтобы отобрать у тебя последнее.
Я внимательно следила за его реакцией. Ничего. Абсолютно. Лишь лёгкий профессиональный интерес.
Он либо обладал железной выдержкой, либо действительно ничего не помнил. Второй вариант казался мне ещё страшнее.
Интересная метафора, подытожил он. То есть вы воспринимаете заботу сына как попытку что-то у вас отобрать? Это чувство возникло давно?
Он вёл допрос. Аккуратно, методично, загоняя меня в угол поставленным им же диагнозом. Каждое моё слово, каждый жест он трактовал в нужном ему направлении.
Кирилл, я обратилась к сыну, игнорируя психиатра. Проводи доктора. Нам надо поговорить наедине.
Нет, отрезал он. Мы всё обсудим вместе. Я не хочу, чтобы ты потом снова манипулировала и давила на жалость. Игорь Викторович здесь как независимый эксперт.
«Независимый эксперт». Мой бывший муж, который не платил алиментов, потому что даже не знал о сыне.
Отец, которого Кирилл никогда не видел. Ирония была настолько жестокой, что хотелось рассмеяться вслух. Но я сдержалась. Смех они тоже записали бы в симптомы.
Хорошо, неожиданно покорно сказала я. Я чувствовала, как внутри меня что-то холодеет и твердеет, превращаясь в острый
