**Дневниковая запись**
Снег падал тихо, мягко, укутывая улицы, крыши домов, оседая на плечах редких прохожих. Сквозь белую пелену пробиралась женщина. На руках она держала ребёнка крошечный свёрток в потрёпанном сером одеяле, в шапочке с помпоном. Мальчик спал безмятежно, прижавшись к её груди, не зная, что его жизнь вот-вот перевернётся.
Женщина остановилась перед зданием с облупившейся вывеской: «Дом малютки 3». Подняла глаза к небу, будто ища прощения или сил. Но оно оставалось глухим и безмолвным. Руки дрожали, сердце стучало так громко, что казалось его слышно за версту.
Она осторожно положила младенца на крыльцо, оставив рядом записку:
«Митя. Прости меня. Люблю его. По-другому не могу».
Постояла ещё мгновение, будто надеясь, что её остановят. Пальцы сжались в судороге, плечи содрогались от слёз. Потом она шагнула назад. Ещё шаг. И побежала. В ночь, в темноту, прочь от всего, что знала.
Через несколько минут дверь распахнулась. На пороге появилась Валентина Ильинична воспитательница лет пятидесяти. Увидев ребёнка, она тут же наклонилась, бережно подняла его и прижала к себе:
«Кто же тебя оставил, родной?.. Замёрз бы здесь»
Она ещё не знала, что этот момент останется с ней навсегда. Как снежинки, тающие на ресницах младенца. Как то, как он инстинктивно сжался в комочек, будто уже почувствовал холод этого мира.
Для Мити этот дом стал первым и единственным. Сначала кроватка с решёткой. Потом группа в детдоме с жёлтыми шкафчиками. Позже школьный класс, пропахший старыми учебниками и линолеумом.
Он привык. Привык к голосу Валентины Ильиничны, к строгим окрикам Елены Викторовны, к бесконечным «не шути, не балуйся». Привык не ждать ничего хорошего. Потому что каждый раз, когда приходили «гости» те, кто мог бы забрать его из детдома, сердце замирало. Но снова и снова его никто не выбирал. И он делал вид, что ему всё равно.
Когда Мите исполнилось восемь, его друг Ваня сказал:
«А вдруг твоя мать жива? Может, она тебя ищет?»
«Нет», тихо ответил Митя.
«Почему ты так думаешь?»
«Потому что если бы искала давно бы нашла».
Он сказал это спокойно. Но ночью долго лежал, уткнувшись лицом в подушку, сдерживая слёзы, чтобы никто не услышал.
Шли годы. Детдом учил выживание: как дать сдачи, стерпеть удар, быть своим среди своих. Но Митя был другим. Много читал, мечтал, хотел учиться. Не хотел оставаться здесь навсегда.
В четырнадцать он спросил у Валентины Ильиничны:
«Почему она меня бросила?»
Та помолчала перед ответом.
«Иногда у людей нет выбора. Иногда жизнь слишком жестока. Может, ей тоже было очень тяжело».
«А ты бы бросила?»
Она не ответила. Просто ласково провела рукой по его голове.
Когда Мите исполнилось шестнадцать, он получил паспорт. В «графе «отец» прочерк. В «графе «мать» ничего.
Он жил в детдоме, готовился к поступлению в техникум. По вечерам подрабатывал грузчиком на складе за городом мыл полы, таскал ящики, терпел ругань водителей.
Не жаловался. Знал: если сдастся не останется ничего.
Иногда ему снился один и тот же сон: он бежит через бескрайнее поле. Вдали женщина. Машет ему, зовёт, но слов не слышно. Он бежит, кричит, но чем ближе подбегает тем дальше она удаляется.
Однажды вечером он открыл старый шкаф и нашёл ту самую записку. Её хранили в его личном деле, которое он тайком попросил у Валентины Ильиничны. Бумага была мятая, буквы расплылись, будто их выводила дрожащая рука испуганной девочки.
«Митя. Прости меня. Люблю его. По-другому не могу».
Он перечитывал строки снова и снова, будто пытался пропустить каждое слово через сердце. И однажды понял: он больше не может жить без правды.
Начал с архивов. Записался в загс, узнал номер своего дела того самого, под которым его приняли в дом малютки. Информации почти не было: дата рождения, состояние здоровья, примерный возраст. Всё. Но была записка. Та самая.
И одна зацепка номер роддома.
Митя отправился туда. Его встретила женщина с пронзительно-голубыми глазами акушерка Марина Семёновна, работавшая здесь ещё с девяностых.
«Январь 2004?» задумалась она. «Одну девочку помню. Совсем юная. Из деревни. Родила мальчика Потом исчезла. Даже документы не оформила. Мы искали её, но словно сквозь землю провалилась».
«Как её звали?»
«Кажется, Оля или Аня Худенькая, всё время плакала. Говорила, что мать выгнала, а отец ребёнка сбежал».
Это было больше, чем он
