«Мама, вам плохо, подпишите здесь», говорила невестка, подливая мне что-то в чай. Она не знала, что я давно снимаю всё на скрытую камеру…
«Вам нужно отдохнуть, Анна Петровна», напевала Лидия, ставя на стол чашку с горячим отваром. «Нервы ни к чёрту, сами ж жаловались».
Её голос чистый мёд, но в глубине глаз я давно научилась видеть осколки стекла.
Я сидела в своём старом вольтеровском кресле, обивка которого помнила ещё руки моего мужа. Наблюдала, как Лидия достаёт из кармана халата маленький флакон без этикетки. Несколько капель падают в травяной сбор с ромашкой.
Она делает это уже вторую неделю. Думает, я не замечаю. Считает меня старой беспомощной старухой, потерявшей рассудок.
«А это что, милая?» слабым, дрожащим голосом я указываю на стопку бумаг в её руках.
Лидия одаривает меня той же снисходительной улыбкой, предназначенной для слабоумных. Уверена, она репетировала её перед зеркалом.
«Это просто формальность, матушка. Врач говорит, у вас память подводит, всё забываете. Чтобы мы с Серёжей могли заботиться о вас, нужна доверенность. Подпишете вот здесь и никаких хлопот».
Она не знала, что объектив микрокамеры, встроенный в глаз фарфорового филина на каминной полке, фиксирует каждое её движение. Филин был последней прихотью моего покойного мужа, инженера, увлекавшегося шпионскими гаджетами.
«На всякий случай, Анечка», сказал он, устанавливая его. Тогда я лишь рассмеялась. А теперь этот филин стал моим единственным союзником.
Мой сын, мой Серёжа, женат на этой женщине полгода. Полгода он смотрит на неё так, будто она божество, сошедшее на землю, чтобы спасти его заблудшую душу после тяжёлого развода.
Он не видит, как меняется её лицо, когда она думает, что я сплю. Не слышит её змеиного шёпота в трубку: «Скоро. Эта старая карга уже на грани. Ещё немного и квартира будет нашей».
Я протягиваю руку, нарочно делая её слабой и дрожащей.
Пальцы «случайно» задевают чашку.
Горячая жидкость с резким аптечным запахом разливается по документам. Чернила расплываются, стирая слова «полное и безоговорочное право распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом». На мгновение на лице Лидии проступает её настоящее выражение хищное, злое. Маска спадает. Но лишь на секунду.
«Ой, что же я наделала», лепечу я, испуганно глядя на испорченные бумаги. «Руки совсем не слушаются…»
«Ничего страшного, матушка», сквозь зубы цедит она, и я вижу, как напрягаются жевательные мышцы на её идеальном личике. «У меня есть копии».
Вечером вернулся Серёжа. Усталый. Лидия встретила его на пороге, обвила руками шею, словно плющ, и начала шептать ему жалобы на ухо. Она была прекрасной актрисой.
Я слышала обрывки фраз из своей комнаты: «…совсем плохо… всё пролила… я так боюсь за неё, родной…»
Когда она скрылась в душе, я вышла к сыну. Он сидел на кухне, потирая виски. На столе стоял его любимый борщ, который Лидия готовила мастерски.
Она изучила его привычки, его слабости. Она создала для него идеальный мир, в котором он чувствовал себя любимым и спокойным.
«Серёжа, нам нужно поговорить».
Он поднял на меня тяжёлый взгляд. Взгляд человека, не желающего, чтобы его уютный кокон разрушали.
«Мама, я так устал. Давай завтра?»
«Нет, сейчас. Это касается Лидии. И этих бумаг, которые она мне подсовывает».
В этот момент в дверном проёме, словно из ниоткуда, появилась она. В шёлковом халате, с влажными волосами, пахнущими дорогими духами.
«Серёженька, не слушай маму, она опять за своё. Ей нельзя волноваться. Врач же предупреждал».
Я пыталась возразить, но она играла свою роль безупречно, перехватив инициативу.
«Матушка, мы просто хотим помочь. Вы на прошлой неделе утюг включённым оставили. Чуть пожар не начался».
Это была наглая, продуманная ложь. Я не пользовалась утюгом уже месяц. Но Серёжа смотрел на меня с такой искренней тревогой… и жалостью. Он хотел верить ей. Потому что альтернатива признать, что его идеальная жена лжёт, была слишком страшной.
«Мама, это правда?»
«Конечно, нет! Сынок, она всё выдумывает! Она что-то подливает мне в чай!»
Мой голос сорвался на крик. Именно этого она и добивалась. Выставить меня истеричной, сломленной старухой.
«Лидия права, тебе нужен покой», мягко, но твёрдо сказал Серёжа, вставая. Он подошёл и обнял меня за плечи. «Мы всё решим за тебя. Просто доверься нам».
Это был удар под дых. Мой собственный сын мне не поверил. Он выбрал её иллюзию.
На следующий день они привели «врача». Суетливый человек с бегающими глазами и запахом нафталина, которого Лидия нашла по объявлению. Он задавал мне бессмысленные вопросы, путая имена и даты, а затем авторитетно заявил Серёже:
«Прогрессирующая деменция. Нужно срочно оформлять опекунство, иначе она может натворить бед».
Он говорил обо мне так, будто я предмет мебели.
Лидия смотрела на меня с едва скрываемым торжеством. Она снова подсунула мне бумаги и ручку.
«Ну вот, Анна Петровна. Всё подтвердилось. Давайте не будем тянуть, подписывайте».
Я смотрела на ручку в её руке. На её хищный, торжествующий взгляд. И на своего сына, стоявшего рядом. Его лицо было полно скорби за мать, которая, как он думал, угасает у него на глазах.
Внутри всё клокотало, но я лишь слабо кивнула. Спектакль должен продолжаться. До самого конца.
Точкой невозврата стали книги. В субботнее утро я вышла из комнаты и увидела в коридоре картонные коробки. В них, как дрова, были свалены книги из кабинета моего покойного мужа.
Лидия, напевая, заклеивала очередную коробку скотчем.
«Что это?» мой голос был тихим, почти шёпотом.
«А, матушка, доброе утро!» она даже не обернулась. «Этот ваш пылесборник разбираю. Отвезём на макулатуру, зачем хлам копить? Дышать сразу легче станет».
