«Скажите моей дочери, что меня нет» женщина уходит в дом престарелых, чтобы не мешать.
Тишина висела в приемной. Лишь часы на стене отсчитывали секунды, напоминая, что время не останавливается, несмотря ни на что. Анна аккуратно достала из сумки паспорт и медицинскую карту, собрала их в стручку и протянула девушке за стойкой. Та взглянула на документы, потом на Анну. В её глазах мелькнула тревога, но она промолчала. Взяла бумаги и сделала запись в журнале.
У вас есть родные? тихо спросила она, опустив взгляд.
Анна вздохнула, устало, как будто слышала этот вопрос тысячу раз и столько же раз отвечала.
Была дочь. Но лучше скажите ей, что я умерла. Так будет проще для всех да и удобнее.
Девушка подняла глаза, удивлённая. Хотела возразить, но, взглянув на лицо Анны, замолчала. В её глазах не было ни боли, ни злости только усталость. Такая, с которой не спорят, которую не лечат, которую просто переживают.
Когда-то у Анны была совсем другая жизнь. Она помнила запах пирогов, пелёнок, детский смех и бесконечные хлопоты. Муж погиб в автокатострофе, когда их дочери, Оле, только исполнилось четыре. С тех пор она осталась одна вдова, мать, хозяйка и опора. Без помощи, без поддержки. Но с твёрдой верой: справится. Ради Оли.
И она справилась. Работала в школе, проверяла тетради по вечерам, стирала и гладила ночью, по выходным пекла пироги и читала сказки. Оля выросла умной, доброй, любимой. Анна никогда не жаловалась. Иногда, глубокой ночью, когда дом затихал, она уходила на кухню и плакала. Не от слабости от одиночества.
Потом Оля вышла замуж, родила сына и переехала в Екатеринбург. Сначала звонила каждый вечер. Потом раз в неделю. Затем раз в месяц. А потом молчание. Не было ссоры, не было обиды. Только: «Мама, ты же понимаешь, ипотека, работа, школа сына времени нет. Прости. Мы тебя любим, правда. Но сейчас сложно».
Анна кивала. Она всегда понимала.
Когда подниматься по лестнице стало трудно, она купила трость. Когда бессонные ночи участились, пошла к врачу за снотворным. Когда молчание стало полным, купила радио. Когда одиночество поселилось насовсем смирилась. Оля иногда присылала деньги. Не много. Хватит на лекарства.
В дом престарелых Анна пришла сама. Позвонила, узнала условия, собрала вещи. Аккуратно сложила любимый свитер, тёплый платок и взяла фотоальбом. Закрыла дверь, не оглядываясь. А перед уходом опустила письмо в почтовый ящик дочери. Без упрёков, без обвинений.
«Оленька, если однажды ты придёшь, а меня не будет, знай: я ушла не от тебя. Я ушла к себе.
Не хочу быть обузой. Не хочу заставлять тебя выбирать между совестью и покоем.
Пусть будет проще тебе. Пусть будет проще мне.
Я люблю тебя. Мама.»
В доме престарелых Анна не жаловалась. Читала, ухаживала за цветами, иногда пекла печенье, если разрешали зайти на кухню. Не ныла, не требовала и ничего не ждала. Но каждую ночь, когда в коридоре гасили свет, она открывала коробочку и доставала фотографию маленькая Оля в красном пальто с белыми заколками.
Анна проводила пальцем по снимку, закрывала глаза и шептала:
Спокойной ночи, птенчик мой. Пусть у тебя всё будет хорошо
И засыпала. С надеждой, что где-то там, в другом городе, в другой жизни, о ней ещё кто-то помнит.
Прошло три года. Оля действительно пришла. Без предупреждения. В руках она сжимала письмо, так и не распечатанное не смогла прочитать тогда. Уставшая, растерянная, с глазами, полными вины, она переступила порог и спросила:
Анна Соколова она ещё здесь?..
Медсестра кивнула и провела её в сад. Там, под яблоней, в кресле-качалке, спала седая женщина. В руках фотография. Ветер шевелил её тонкие волосы, а лицо было таким спокойным.
Оля не сдержалась. Упала перед ней на колени и заплакала:
Мама Прости Я всё поняла. Но я так тебя люблю
Анна не проснулась. Но во сне улыбнулась. Может, ей снилось: маленькая девочка в красном пальто бежит к ней по осенней аллее с криком: «Мама!»
Потому что, даже если больше никто не слышит, сердце матери слышит всегда.
