«Скажите моей дочери, что меня нет» так сказала женщина, ушедшая в дом престарелых, чтобы никому не мешать.
В холле висела тишина, только часы на стене отсчитывали секунды, будто напоминая, что время не остановится, что бы ни случилось. Анна Ивановна аккуратно достала из сумки паспорт и медицинские документы, сложила их стопкой и протянула девушке за стойкой. Та взглянула на бумаги, потом на Анну. В её глазах мелькнуло беспокойство, но она промолчала, взяла документы и что-то записала в журнал.
У вас есть родные? тихо спросила она, опустив взгляд.
Анна вздохнула так, как вздыхает человек, слышавший этот вопрос тысячу раз и ответивший столько же.
Была дочь. Но лучше скажите ей, что я умерла. Так будет проще для всех да и удобнее.
Девушка подняла глаза, удивлённая. Она хотела возразить, но взглянула на лицо Анны и замолчала. В её глазах не было ни боли, ни злости, только усталость. Такая, с которой не спорят, которую не лечат которую просто носят в себе.
Когда-то у Анны была совсем другая жизнь. Полная запахов пирогов, детских пелёнок, смеха и нескончаемых хлопот. Муж погиб в аварии, когда их дочке Кате только исполнилось четыре. С тех пор она одна вдова, мать, хозяйка и опора. Без помощи, без поддержки. Но с упрямой верой, что справится. Ради Кати.
И она справилась. Работала в школе, ночами проверяла тетради, стирала, гладила, по выходным пекла пироги и читала сказки. Катя выросла умной, доброй, любимой. Анна никогда не жаловалась. Лишь иногда, глубокой ночью, когда весь дом засыпал, она уходила на кухню и тихо плакала. Не от слабости от одиночества.
Потом Катя вышла замуж, родила сына и уехала в Питер. Сначала звонила каждый вечер. Потом раз в неделю. Потом раз в месяц. А потом тишина. Не было ссоры, не было обид. Только: «Мам, ты же понимаешь, ипотека, работа, школа у Вовки времени нет. Прости. Мы тебя любим, правда. Но сейчас сложно».
Анна кивала. Она всегда понимала.
Когда подниматься по лестнице стало тяжело, она купила трость. Когда бессонные ночи участились попросила у врача снотворное. Когда тишина стала совсем громкой включила радио. Когда одиночество поселилось в доме навсегда смирилась. Катя иногда присылала деньги. Немного. Хватало на лекарства.
В дом престарелых Анна пришла сама. Позвонила, узнала условия, собрала вещи. Аккуратно сложила любимый свитер, тёплый платок, взяла фотоальбом. Закрыла дверь, не оглядываясь. Перед уходом опустила в почтовый ящик дочки письмо. Без упрёков, без обвинений.
«Катюша, если однажды ты придёшь, а меня не будет знай, я ушла не от тебя. Я ушла к себе.
Не хочу быть обузой. Не хочу заставлять тебя выбирать между совестью и покоем.
Пусть будет легче. Тебе. Мне.
Я люблю тебя. Мама.»
В доме престарелых Анна не жаловалась. Читала, ухаживала за цветами, иногда пекла печенье, если разрешали. Не грустила, не ныла, ничего не ждала. Но каждый вечер, когда в коридоре гасили свет, она открывала коробочку и доставала фотографию маленькая Катя в красном пальто с белыми заколками.
Анна проводила пальцем по снимку, закрывала глаза и шептала:
Спокойной ночи, птенчик мой Будь счастлива.
Потом засыпала. С надеждой, что где-то там, в другом городе, в другой жизни, о ней ещё кто-то помнит.
Прошло три года. Катя действительно пришла. Без предупреждения. В руках она сжимала письмо так и не распечатанное, не могла прочесть его тогда. Усталая, растерянная, с глазами, полными вины, она переступила порог и спросила: «Анна Иванова она ещё здесь?..»
Медсестра молча кивнула и провела её в сад. Там, под яблоней, в кресле-качалке спала седая женщина. В руках фотография. Ветер трогал её тонкие волосы, а лицо было таким спокойным.
Катя не сдержалась. Упала перед ней на колени и заплакала:
Мама Прости Я всё поняла. Но я так люблю тебя.
Анна не проснулась. Но во сне улыбнулась. Может, ей снилось: маленькая девочка в красном пальто бежит к ней по осенней аллее, крича: «Мама!»
Потому что, даже если больше никто не слышит, сердце матери слышит всегда.
