28 февраля
Сижу в полутёмной комнате, ноутбук гудит, а в голове всё ещё эхом от его слов: «Куда ты собралась?» спросил Максим, не отрываясь от экрана. Я собиралась в ТЦ «Октябрь», купить тунику, которую вчера увидела в витрине. Я знала, что у меня уже полный гардероб, но всё равно захотелось чегото лёгкого, с вышивкой, как будто бы это был последний шанс почувствовать себя красивой.
Он произнёс: «Ты же говорила, что у тебя полный шкаф. На что такие траты?» Его голос был холодным, но не злым просто раздражённым, как будто я опять нарушила его невысказанные правила. Я скользнула пальцем по карте, на которой остался небольшой остаток рублей, те, что он перевёл мне в день рождения. «Тунику», пробормотала я, «а лучше бы на продукты, или хотя бы на секцию Лёши». Он лишь кивнул и замолчал, как обычно.
Дорога в ТЦ казалась мне стеклянным тоннелем: цветущие клумбы, витрины с лёгкими платьями, детский смех всё это было красиво, но не для меня. Я шла, чувствуя тяжесть в груди, будто тянулась к чемуто, чего нельзя достать.
Вспоминаю, как восемь лет назад я встретила Максима. Молодой стоматолог, открывавший свою клинику, уверенный в завтрашнем дне. Я тогда была недоучившейся дизайнером интерьеров, подрабатывающей фрилансером. Его план был прост: семья, дети, стабильность. Он ухаживал, дарил дорогие подарки, обещал защищать. «Тебе не нужно работать», говорил он. «Я всё обеспечу». Сначала это выглядело заботой, потом превратилось в правила, потом в стены, за которыми я уже не могла дышать.
Сейчас у меня сын, муж, квартира в центре Москвы, но ни одного телефона без его контроля. Карты с «ограниченным лимитом», подруги, которые исчезли, потому что «зачем тебе эти пустышки, Алёна? Время теряешь». И самое главное я потеряла голос. Я перестала даже думать, чего хочу, потому что Максим всегда знал лучше.
Сегодня в кафегалерее, где свет приглушён, а запах краски наполняет воздух, я случайно зашла выпить кофе. На стенах мягкие акварели, портрет женщины, старый кот на подоконнике, улица под дождём. За спиной прозвучал голос: «Нравится?». Я обернулась и увидела мужчину в джинсах, с краской на пальцах, лёгкой бородкой, глаза как голубая вода его картин. «Алёна? спросил он, ты Алёна Чистякова?»
Я замерла. «Лёша?», прошептала я, и передо мной появился мой бывший художник, с которым я провела почти два года, мечтая о выставках в СанктПетербурге, ночами спали на полу, питаясь лапшой. Мы разошлись, когда я ушла к Максиму, выбирая «надёжность».
Мы сели за стол, он принёс обычный кофе без пены, но тёплый. «Ты совсем не изменилась», сказал он. Я выдохнула: «Я изменилась, слишком». Мы говорили, будто эти восемь лет никогда не существовали. Я смеялась, сначала неловко, потом свободно. Он рассказывал о мастерской, поездках в Грузию, выставке в Самаре. Когда спросил, как я, я хотела ответить «счастлива», но слова застряли: «Нормально. Сын, муж, живём в центре. Всё как в учебнике». Он спросил, рисую ли я. Я ответила «нет», «нет времени, нет смысла». Он напомнил, как я рисовала в маршрутке. Я отвернулась: «Сейчас другое время».
Вернувшись домой, Максим спросил: «Где была? Почему не отвечала?» Я соврала, что телефон сел. Его голос стал металлическим, когда он спросил, была ли я с кемто. Я сказала, что зашла в галерею, встретила старого другахудожника. Он молча вышел, а через час заблокировал карту. На следующее утро исчез ноутбук: «Я решил, что тебе не надо сидеть в интернете», написал он, «Лучше займись домом».
В тот вечер я достала коробку с карандашами, начала рисовать лицо. Неудачно, стерла, попробовала снова. Рука дрожала, но в груди поднималось чувство, будто я впервые вдохнула свежий воздух после долгой зимы.
Лёша и я начали переписываться, иногда встречаться в той же галерее. Он приносил листы бумаги, я снова рисовала, не уверенно, но с душой. Однажды он сказал: «Алёна, ты словно возвращаешься». Я ответила, что у меня ребёнок, нет денег, нет друзей. Он пообещал помочь, что я не одна.
Максим почувствовал, что теряет контроль. Его голос зазвучал злостью: «Я слышал, ты опять с тем художником встречаешься?». Я отвечала спокойно: «Это моё дело». Он напомнил, что я живу в его доме, на его деньги, в его платье. Я ответила: «Я не твоя вещь». Он крикнул: «Тогда вали, без сына, без вещей». Я пошла в спальню, открыла сообщение Лёши: «Если решишь уйти просто скажи».
Ночью, пока Максим спал, я тихо собрала документы, альбомы, его футболку, и ушла.
Квартира Лёши была почти без мебели, но светила. Он накинул мне плед, подал горячий чай, ничего не спрашивая. «Утром отвезу к юристу и в банк, всё оформим», сказал он. Я прошептала: «Я думала, я сломана, а оказалось лишь спала слишком долго».
Два месяца спустя я сняла небольшую квартиру, нашла работу помощницей в художественной студии, где мои проекты уже начали замечать. Лёша не торопил, просто был рядом. Максим прислал угрозы, потом умолял, потом снова угрожал, но было уже поздно. Я написала заявление в полицию, суд вынес частичную опеку над сыном, пока дело решалось. Я не сдавалась.
На выставке начинающих я увидела свой портрет в клетке женщина, держится за решётки, но за ней свет. Картина называлась «Бархатная клетка». Подошла женщина с короткой стрижкой и спросила: «Это ты?». Я кивнула: «Это я. Сильная, слепящая, настоящая». У меня наконец появился голос.
Судебное заседание перенесли во второй раз. Адвокат Оли, женщина с короткой блондинистой стрижкой, сухо объяснила: «Максим подал ходатайство, говорит, что у ребёнка «нестабильная мать»». Я даже рассмеялась: «Лёша? Он скорее кошку не обидит». Адвокат ответила: «В суде важны документы, а не эмоции. Он будет бить по самому
