«Ребёнок без корней — словно лист, сорванный ветром. Без прошлого, без имени.»
— Ты всегда ощущала себя этим листом? — спросил Дмитрий, лениво размешивая сахар в стакане с чаем на моей кухне.
Я взглянула на него. На единственного человека, знавшего всю правду. Того, кто помог мне найти её — женщину, носившую меня под сердцем, а потом выбросившую, как пустую бутылку.
Мой первый крик не растопил её душу. Всё, что осталось — клочок бумаги на дешёвом одеяльце: «Прости.» Одно слово. Вся материнская любовь, которой я никогда не узнала.
Антонина Ивановна и Василий Фёдорович, пожилая пара из Уфы, обнаружили меня на пороге хрущёвки в морозное ноябрьское утро. Они подобрали замерзающий свёрток, но не хватило души полюбить.
— Ты живёшь с нами, Татьяна, но помни: ты посторонняя, — напоминала мне Антонина Ивановна каждый год в день моего «рождения».
Их две комнатки стали моей тюрьмой. Спала я в коридоре на раскладушке. Ела в одиночестве, доедая их остывшие щи. Одежду брали на толкучке — всегда на вырост. «Потом сгодится,» — говорила она. Но когда я дорастала — вещи уже расползались по швам.
В школе дразнили «подкидышем» и «бродяжкой».
Я не плакала. Копила всё внутри: гнев, упрямство, силу. Каждый насмешливый взгляд становился топливом.
В четырнадцать начала подрабатывать: разносила газеты, приглядывала за соседскими кошками. Деньги прятала под дырявый линолеум. Однажды Антонина Ивановна их нашла.
— Воровала? — спросила она, сжимая потрёпанные рубли. — Плохая кровь не обманет…
— Это мои. Я заработала, — ответила я.
Она швырнула деньги на стол:
— Тогда плати за кров. Надоело кормить нахлебницу.
К шестнадцати я работала каждый свободный час. В восемнадцать поступила в МГУ. Уехала с рюкзаком и картонной коробкой — в ней лежало единственное сокровище: фото из роддома, сделанное медсестрой перед тем, как «мать» исчезла.
— Она тебя не любила, Таня, — бросила мне на прощание Антонина Ивановна. — И мы тоже. Но хотя бы не врали.
В общаге я жила вчетвером в комнате. Питалась дошираком. Училась, пока не падала от усталости — только пятёрки, только повышенная стипендия. По ночам подрабатывала в круглосуточной аптеке. Сокурсники посмеивались над моей выцветшей одеждой. Я их не слышала. Внутри звучало одно: Я найду её. Я докажу, кого она потеряла.
Нет ничего страшнее чувства, что ты никому не нужен. Оно въедается в кожу, как ржавчина.
Дмитрий знал мою историю. Знавал, как я карабкалась вверх, задыхаясь.
— Это не принесёт тебе покоя, — предупредил он.
— Мне не нужен покой, — ответила я. — Мне нужен конец.
Судьба любит жестокие шутки. На третьем курсе преподаватель дал задание: разработать рекламную кампанию для сети московских булочных.
Три бессонных дня. Вся боль, весь голод вылились в этот проект. Когда я защищалась, в аудитории стояла гробовая тишина.
Через неделю ко мне ворвался взволнованный декан:
— Татьяна! Представители «Яндекса» видели вашу работу. Хотят встречи!
Мне предложили не зарплату, а долю в стартапе. Я подписала, руки дрожали — терять было нечего.
Через год проект взлетел. Моя доля превратилась в суммы, о которых я и не мечтала. Хватило на квартиру в центре Москвы, на новые инвестиции.
Жизнь закрутилась. В двадцать четыре у меня был свой кабинет с видом на Кремль. Я привезла сюда только рюкзак и ту самую коробку. Прошлое осталось за дверью.
Но счастья не было. Лишь пустота.
— За твоими плечами тень, — сказал Дмитрий.
Он был прав. Тогда он предложил помощь. Дмитрий работал в детективном агентстве. Два года поисков. Сотни ложных следов. И наконец — она.
Светлана Викторовна Морозова. 48 лет. Живёт в бараке на окраине Подольска. Перебивается случайными заработками. В графе «дети» — прочерк. Эта строчка обожгла сильнее всего.
Он показал её фото. Измождённое лицо, потухший взгляд.
— Она ищет работу уборщицы. Ты уверена? — спросил он.
— Да, — ответила я.
Мы дали объявление. Дмитрий проводил собеседование в моём кабинете. Я наблюдала через камеру.
— Опыт есть, Светлана Викторовна? — спрашивал он деловым тоном.
— Да, — она теребила поношенный платок. — Офисы, магазины… Стараюсь.
— Хозяйка требовательная. Чистота должна быть идеальной.
— Я всё понимаю. Очень нужна эта работа…
Её голос дрожал, спина сгорбилась. Ничего не осталось от той гордой женщины.
— Вы приняты на испытательный срок, — объявил Дмитрий.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нём лежал её паспорт. Документ человека, давшего мне жизнь и отнявшего любовь.
— Ты уверена? — спросил Дмитрий.
— Теперь больше чем когда-либо, — ответила я.
Через неделю она вошла в мой дом. Со шваброй и вонючим средством для мытья окон. Жалкая тень прошлого.
Первая встреча была короткой. Я кивнула холодно, делая вид, что занята.
Она не узнала меня. В её глазах читался лишь страх потерять работу.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит мои блузки, чистит мои туфли. Оставляла чаевые — не из жалости, а чтобы она возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Светлана Викторовна стала почти невидимкой.
Иногда я ловила её взгляд на моих фотографиях: на Красной площади, на бизнес-форуме. Она всматривалась. И я гадала: узнаёт?
Дмитрий ворчал:
— Ты мучаешь её. И себя.
Возможно. Но остановиться не могла.
А потом всё перевернулось.
Однажды она замерла у полки, взяв в руки моё выпускное фото. Я стояла в дверях и видела, как её пальцы дрожат.
Я подошла.
— Узнаёте? — спросила ледяным тоном.
Фото затряслось в её руках. Она обернулась, испуганная, как пойманная воровка.
— Простите… Пыль…
Я села, сердОна уронила фотографию, и в этот момент я увидела в её глазах то же самое отчаяние, что жило во мне все эти годы.
