«Ребёнок без корней — как пустой колос. Тянется к солнцу, но не знает, чего ждать от ветра.»
— Ты с детства ощущала себя ветром? — спросил Дмитрий, лениво кружа ложку в чашке чая на моей кухне.
Я взглянула на него. На единственного, кто знал мою историю. Кто помог найти её — женщину, носившую меня под сердцем, а затем выбросившую, как исписанную тетрадь.
Мой первый крик не растопил её душу. Всё, что осталось — каракуля на дешёвом пледе: «Прости.» Одно слово — вся материнская любовь, которую мне суждено было не узнать.
Лариса Ивановна и Николай Васильевич, пожилые и бездетные, обнаружили меня раним утром в ноябре. Раскрыли дверь — на пороге лежал свёрток. Хватило совести не отправить в детдом, но на большее их не хватило.
— Живишь в нашем доме, Алиса, но помни: ты нам не родная, — повторяла Лариса Ивановна ежегодно в день моего «рождения».
Их двушка стала моей клеткой. Мне выделили угол в коридоре с раскладушкой. Ела я отдельно — их остывшие объедки. Одежду покупали на «Веснушке»: всегда на вырост. «Будешь носить годами», — говорили. Но когда я дорастала — вещи уже расползались по швам.
В школе я была белой вороной. «Найдёныш», «подкидыш» — шептались за моей спиной.
Я не плакала. Зачем? Я копила в себе всё: обиду, злость, упрямство. Каждый косой взгляд, каждый смешок подпитывал мой огонь.
В тринадцать я начала подрабатывать: расклеивала объявления, выгуливала соседских собак. Деньги прятала под отслоившимся паркетом. Однажды Лариса Ивановна их нашла.
— Уворовала? — она сжимала мятые купюры. — Гнилая кровь даёт о себе знать…
— Я сама заработала, — ответила я.
Она швырнула деньги на стол:
— Тогда плати. За крышу над головой. Пора.
К пятнадцати я трудилась почти без выходных. В семнадцать поступила в университет в другом городе. Уехала с рюкзаком и картонной коробкой — в ней лежало моё единственное сокровище: фото новорождённой, сделанное акушеркой перед тем, как «мать» исчезла из роддома.
— Она тебя не любила, Аля, — сказала на прощание Лариса Ивановна. — И мы тоже. Но хотя бы врать не стали.
В общаге я делила комнату с тремя девчонками. Ела «Доширак». Училась до дрожи в пальцах — только пятёрки, только повышенная стипендия. По ночам работала в круглосуточном «Пятёрочке». Сокурсники посмеивались над моей выцветшей одеждой. Я их не слушала. Я слышала лишь внутренний голос: Я найду её. Покажу, кого потеряла.
Нет боли страшнее, чем чувствовать себя ненужной. Она въедается под кожу, как морозный ветер.
Дмитрий знал всё. Знал, как я пробивалась. Как шла вперёд, словно за глотком воздуха.
— Это не принесёт тебе покоя, — сказал он однажды.
— Мне не нужен покой, — ответила я. — Мне нужен финал.
Судьба любит иронию. Порой шанс появляется там, где его не ждёшь. На третьем курсе преподаватель дал задание: разработать рекламную кампанию для сети аптек.
Три дня без сна. Вся моя боль, вся жажда признания вылились в этот проект. Когда я защищала работу, в аудитории повисла тишина.
Через неделю завкафедрой ворвался в мой кабинет:
— Алиса! Венчурные инвесторы из Москвы видели твой проект. Хотят встречи!
Мне предложили не зарплату, а долю в стартапе. Я подписала контракт дрожащей рукой — терять мне было нечего.
Год спустя компания взлетела. Мои акции превратились в сумму с шестью нулями. Хватило на ипотеку за трёшку в центре, на новые инвестиции.
Жизнь завертелась. К двадцати пяти у меня была своя квартира — просторная, светлая. Я привезла сюда лишь рюкзак и ту самую коробку. Прошлое осталось за дверью.
Но счастья не было. Лишь пустота.
— За твоей спиной тень стоит, — заметил Дмитрий.
Я согласилась. Тогда он предложил помощь. Дмитрий работал частным детективом. Два года поисков. Сотни мёртвых следов. И наконец — он нашёл её.
Светлана Владимировна Лебедева. 49 лет. Разведена. Ютится в хрущёвке на окраине. Перебивается случайными заработками. Детей нет. «Детей нет» — эта строчка в отчёте обожгла сильнее всего.
Он показал её фото. Измождённое лицо. Потухший взгляд.
— Она ищет подработку, — сказал Дмитрий. — Убирает квартиры. Ты уверена?
— Абсолютно, — ответила я.
Мы дали объявление. Дмитрий провёл собеседование в моём кабинете. Я наблюдала через скрытую камеру.
— Опыт есть, Светлана Владимировна? — деловито спросил он.
— Да, — она теребила край потрёпанной кофты. — Офисы, квартиры… Я очень стараюсь.
— Работодатель требовательный. Чистота должна быть идеальной.
— Я поняла… Мне очень нужна эта работа…
Её голос дрожал, плечи были ссутулены. Ни намёка на былую гордость.
— Вы приняты на испытательный срок, — сказал Дмитрий.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нём лежал её паспорт. Документ женщины, подарившей мне жизнь и отнявшей материнство.
— Ты действительно хочешь продолжать? — спросил Дмитрий.
— Теперь — больше чем когда-либо, — ответила я.
Через неделю она впервые пришла ко мне. С ведром и тряпками. Согбенная тень прошлого.
Первую встречу я сделала формальной. Кивнула, изображая занятость.
Она не узнала меня. В её глазах читался лишь страх потерять работу.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит мои блузки, начищает мои зеркала. Оставляла чаевые — не из жалости, а чтобы она возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Светлана Владимировна стала почти невидимкой в моём доме.
Порой я ловила её взгляд на моих фото: на Красной площади, на бизнес-форуме, с коллегами. Она всматривалась в моё лицо. И я гадала: неужели не видит?
Дмитрий ворчал:
— Ты мучаешь её. И себя.
Возможно. Но остановиться я не могла.
А затем всё изменилось.
Однажды она задержалась у книжнойОна взяла в руки мою фотографию с выпускного, и вдруг её пальцы задрожали, а по щекам покатились слёзы.
