Меня подкинули на порог чужой квартиры. Через четверть века она пришла ко мне уборщицей, не узнав в хозяйке ту самую дочь.
«Кто такой ребенок без корней? Ничто. Тень, случайно обретшая плоть.»
— Ты всегда ощущала себя призраком? — спросил Дмитрий, медленно размешивая сахар в чашке.
Я взглянула на него. На единственного, знавшего всю правду. Того, кто помог мне найти её — женщину, носившую меня под сердцем, а затем выбросившую, словно ненужную вещь.
Мой первый крик не растрогал её. Все, что осталось — записка на дешевом одеяльце: «Прости». Одно слово. Вся материнская любовь, от которой я была отлучена.
Лидия Федоровна и Аркадий Николаевич, пожилая бездетная пара, обнаружили меня ранним ноябрьским утром. Они открыли дверь и увидели плачущий сверток. Их хватило на то, чтобы не отправить меня в приют, но любви не досталось.
— Ты живешь в нашем доме, Алиса, но помни: ты нам чужая, и мы тебе тоже, — повторяла Лидия Федоровна каждый год в день моего «находения».
Их хрущёвка стала моей клеткой. Угол в прихожей с раскладушкой. Ела в одиночестве, доедая их остывшие объедки. Одежду брали на барахолке — всегда на два размера больше. «Дорастёшь», — говорила Лидия Федоровна. Но когда я дорастала, вещи уже расползались по швам.
В школе шептались: «подкидыш», «никчёмная».
Я не плакала. Зачем? Я копила в себе гнев, ярость, решимость. Каждый взгляд исподлобья, каждый смешок за спиной подпитывал меня.
В тринадцать лет я начала подрабатывать: разносила газеты, выгуливала соседских собак. Деньги прятала в щели под плинтусом. Однажды Лидия Федоровна нашла их.
— Украла? — прошипела она, сжимая мятые рубли. — Гены пальцем не задавишь…
— Это мои. Я заработала, — ответила я.
Она швырнула деньги на стол:
— Тогда плати. За крышу. За еду. Пора.
К пятнадцати я работала после уроков. В семнадцать поступила в университет в другом городе. Уехала с рюкзаком и картонной коробкой — в ней лежало моё единственное сокровище: фото новорождённой, сделанная медсестрой перед тем, как «мать» забрала меня из роддома.
— Она тебя не любила, Аля, — сказала на прощание Лидия Федоровна. — И мы тоже. Но хотя бы не врали.
В общаге я жила вчетвером в комнате. Ела доширак. Училась до помутнения в глазах — только пятёрки, только стипендия. По ночам работала в круглосуточной аптеке. Сокурсники смеялись над моей поношенной одеждой. Я их не слышала. Я слышала только голос внутри: «Я найду её. Докажу ей, кого потеряла».
Нет ничего страшнее чувства ненужности. Оно врастает в кожу осколками, которые не вытащить.
Дмитрий знал мою историю. Знал, как я поднялась. Как рвалась вперед, словно отчаянно глотая воздух.
— Ты понимаешь, что это не принесёт тебе покоя? — спросил он однажды.
— Мне не нужен покой, — ответила я. — Мне нужно поставить точку.
Жизнь непредсказуема. Иногда даёт шанс там, где не ждёшь. На третьем курсе профессор дал задание: разработать маркетинговую стратегию для сети аптек.
Трое суток без сна. Вся боль, вся жажда признания вылились в эту работу. Когда я защитила проект, в аудитории стояла тишина.
Через неделю ко мне ворвался взволнованный преподаватель:
— Алиса! Венчурные инвесторы видели ваш проект. Хотят встречи!
Мне предложили не зарплату, а долю в стартапе. Я подписала, руки дрожали — терять мне было нечего.
Год спустя компания взлетела. Моя доля превратилась в сумму, о которой я не смела мечтать. Хватило на первый взнос за квартиру в центре Москвы, на инвестиции в новое дело.
Жизнь закружилась. В двадцать три у меня была своя трёшка — светлая, просторная. Я привезла сюда лишь рюкзак и ту самую коробку. Прошлое осталось за порогом.
Но счастья не было. Только пустота.
— На тебе висит тень, — сказал Дмитрий.
И я согласилась. Тогда он предложил помощь. Дмитрий был другом и частным детективом. Два года поисков. Сотни тупиков. И, наконец, он нашёл её.
Светлана Игоревна Белова. 47 лет. Разведена. Жила на окраине в обшарпанной пятиэтажке. Работала уборщицей. Детей не было. «Детей нет» — эти слова обожгли сильнее всего.
Он показал её фото. Лицо, измождённое жизнью. Глаза, потухшие, словно пепел.
— Она ищет работу, — сказал Дмитрий. — Убирает квартиры. Ты уверена?
— Абсолютно, — ответила я.
Мы дали объявление. Дмитрий провёл собеседование за моим столом. Я наблюдала через скрытую камеру.
— Опыт есть, Светлана Игоревна? — спросил он строго.
— Да, — она теребила край платка. — Офисы, частные дома… Стараюсь изо всех сил.
— Работодатель требовательный. Нужна идеальная чистота.
— Я всё сделаю… Мне очень нужна эта работа…
Голос её дрожал, спина сгорблена. Ни следа былой гордости.
— Вы приняты на испытательный срок, — сказал Дмитрий.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нём лежал её паспорт. Документ женщины, подарившей мне жизнь и отнявшей любовь.
— Ты действительно хочешь продолжать? — спросил Дмитрий.
— Теперь — больше чем когда-либо, — ответила я.
Через неделю она впервые пришла в мой дом. С ведром и тряпками. Сгорбленная тень из прошлого.
Первая встреча была короткой. Я кивнула холодно, сделав вид, что просматривала документы.
Она не узнала меня. В её глазах читался лишь страх потерять работу.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит блузки, начищает до блеска зеркала. Оставляла чаевые — не из жалости, а чтобы она возвращалась.
Два месяца. Восемь уборок. Светлана стала почти невидимой частью интерьера.
Иногда я замечала, как её взгляд задерживается на моих фото: на фоне Кремля, на деловых встречах. Она всматривалась в моё лицо. И я спрашивала себя: неужели не узнаёт?
Дмитрий ворчал:
— Ты мучаешь её. И себя.
Возможно.И только когда весеннее солнце растопило последний снег за окном, я наконец поняла, что больше не хочу держаться за прошлое — ни за свою боль, ни за её вину.
