Я проснулся в холодном осеннем сумраке, будто в самом сердце Нижнего Новгорода, где ветер врезался в кости, а улицы были пустынными, как забытые сны. Я, Андрей Петрович, шёл домой после утомительного дня на заводе, когда из тени старого пятиэтажного дома вырвалась хрупкая фигура, будто вытянутая из чёрных облаков.

Передо мной стоял подросток тощий, в ветхой рубашке, в дрожащих руках сжимал старый нож. Я не мог понять, дрожит ли он от леденящей стужи или от страха.

Дай мне кошелёк, прошептал он, голосом, как шёпот скрипки в пустой комнате.

Я вынул из кармана выцветшее портмоне, отдал ему, а потом, будто под влиянием какогото незримого импульса, снял своё тяжёлое пальто и тоже протянул.

Он отпрянул, глаза раскрылись до предела, словно в них отразилось лунное сияние.

Зачем ты это делаешь? спросил он, и в воздухе прозвучал отголосок старой пословицы: «Помоги тому, кто в беде, а не тому, кто ищет выгоду».

Потому что, если ты оказался в такой безвыходной ситуации, значит, у тебя не было другого пути, ответил я, улыбаясь, будто будто бы в этом было чтото неизбывное.

Парень внезапно заплакал, и в луче уличного фонаря я увидел, что передо мной ребёнок не старше пятнадцати, хотя ростом уже почти достигал меня. Я предложил ему зайти в мою крошечную квартирку, где горел чайник, и согреться чашкой горячего чая.

Он колебался, будто между двумя реальностями, но в конце концов кивнул и последовал за мной. Двери моей квартиры открылись в мир, где стены пахли берёзовыми листами, а окно выходило на улицу, где всё ещё шептало о зиме.

Внутри было тепло. Я заварил крепкий чай, поставил его на стол, и он, словно исследователь новых земель, осмотрелся. Когда его взгляд упал на мой книжный шкаф, он замер.

У тебя столько книг, сказал он, глаза блеснули от любопытства.

Да, кивнул я.

Ты их все прочитал?

Конечно.

Я никогда в жизни не открывал книг, признался он, и в его голосе звучала горькая печаль, а не стыд.

Он начал рассказывать о своей жизни, как будто вытаскивая её из подручного ящика памяти. О том, как родился в бедной семье, как мать умерла, когда он был совсем малышом, как его собирались отправить в детский дом, но он сбежал. С тех пор он жил на улице, учась выживать, красть, как будто это была единственная нить, связывающая его с миром.

Когда я спросил о отце, он лишь опустил голову, и молчание стало тяжёлым, как снег на крыше.

Я видел в нём простого ребёнка, отброшенного судьбой, которому никто не протянул руку помощи. Я предложил ему остаться у меня хотя бы на одну ночь, в тепле. Он посмотрел на меня с недоверием, но согласился.

Этой ночью я почти не спал, мысли кружились, как осенний лист в воронке ветра: что будет с ним дальше? Куда он отправится завтра? Утром я уже знал, что не отпущу его.

Хочешь попробовать начать новую жизнь? спросил я, подавая ему хлеб и чай.

Он пожал плечами.

Всё равно терять нечего, прошептал он.

И тогда он остался. Я восстановил его документы, записал в школу, где его приняли с подозрением, но спустя несколько месяцев учителя увидели в нём потенциал. Я учил его тому, что знал сам: как решать задачи, как писать сочинения, как отказываться от кражи, ведь в жизни есть иные пути к успеху.

Он жадно глотал знания, читая всё, что попадалось под руку, иногда сидя над учебниками до самого рассвета. Я гордился им, как гордятся родителями первой победой сына.

Через несколько лет Николай Соколов стал студентом, сам оплачивая учёбу, не желая быть мне в тягость. Я вижу перед собой будущую жизнь: хорошую работу, собственную семью, новые мечты. Он уже не тот замёрзший мальчишка с ножом в руках, а молодой человек, который произносит ко мне:

Татко

Эти два звука стали самым дорогим, что у меня есть, и я понимаю, что даже без официальных бумаг он всегда будет моим сыном.