Мам, ну что, вынести мусор так сложно? Ты же целый день дома сидишь! бросила взрослая дочь. Утром мама «ушла на пенсию».
Галина Петровна замерла с полотенцем в руках. Только что вытерла последний из двенадцати бокалов в старой хрустальной серванте. Просто так, чтобы блестело. Чтобы в доме было уютно.
Она молча подняла глаза на свою дочь. На свою взрослую, тридцатилетнюю, умную Надю. В модном пальто, с дорогой сумкой, уставшую после офиса. Лицо красивое, но губы вечно сжаты будто только что лимон съела.
А у самой Галины Петровны спина ноет ковры сегодня выбивала, под диваном мыла. Колени болят новую Надину шелковую блузку руками стирала, боялась в машинке испортить.
А пальцы? Пальцы до сих пор пахнут чесноком. Она же котлеты делала куриные, Надины любимые, с нежным пюре. Аромат по всей квартире стоит такой домашний, теплый
Я я закрутилась, Надюша, тихо сказала Галина Петровна. И сердце её опустилось куда-то в район ноющих коленей.
Ни тебе «спасибо, мам, как вкусно пахнет». Ни «как ты, не устала?» Сразу упрёк. Будто она не мать, а прислуга. Или робот-пылесос, у которого программа сбилась.
Ага, закрутилась фыркнула Надя, снимая свои дорогущие туфли прямо в коридоре. А я с восьми утра на ногах! Совещания, отчёты, начальник зверь. Домой приползаю мечтаю только об одном: отдохнуть. А тут гора мусора у двери. Прекрасно!
Она пошла на кухню, даже не взглянув на мать. Сумку хлоп на стул, крышку с кастрюли дзынь.
О, котлеты. Ну хоть что-то.
«Хоть что-то» Галина Петровна так сжала полотенце, что костяшки побелели. В горле встал ком, ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Ох, как же хотелось крикнуть!
Рассказать, что её «ничегонеделание» началось в шесть утра, когда она по морозу тащилась на рынок за свежим мясом для этих котлет.
Что потом гладила те самые Надины офисные блузки, потому что «мам, у тебя лучше получается, без складочек». Что квитанции ходила оплачивать, час в очереди простояла, потому что у Нади «нет времени на эту ерунду».
Что села она буквально полчаса назад!
Но она молчала. Потому что зачем? Надя же не услышит. Она никогда не слышала.
Вспомнилось, как на прошлой неделе было. Надя звонит с работы:
Мам, привет! Слушай, помнишь мою белую блузку, любимую? Я её в стирку бросила. Постирай, пожалуйста, мне завтра на встречу.
Надюша, да она же с цветным лежит осторожно начала Галина Петровна.
Ой, мам, ну достань! Что тебе, сложно? Ты же дома!
И достала. И отстирала. Вручную.
А история со шторами? Надя зашла, носом повела:
Что-то у нас пыльно, мам. Дышать нечем.
И ушла в комнату, в телефон уткнулась. А Галина Петровна на следующий день, кряхтя, лезла на стремянку, снимала те тяжёлые гардины.
Стирала, а потом гладила их, ещё влажные, прямо на весу чтобы ни одной морщинки. Вечером Надя зашла на кухню:
О, стало свежее. Молодец, мам.
И всё. «Молодец, мам». Будто собачке сказала: «Апорт!» и та принесла тапочки.
Всю ночь Галина Петровна пролежала, глядя в потолок. Не плакала. Кажется, слёзы кончились.
Просто высохли где-то глубоко внутри, превратившись в горькую соль. А вместо них в душе росла звенящая пустота.
И вот, под самое утро, когда за окном посветлело, эта пустота вдруг стала решением. Чётким, холодным и простым, как морозный воздух за окном. Хватит. Её чаша терпения переполнилась до краёв.
На следующее утро Надя проснулась не от привычного аромата кофе, а от едкого запаха гари.
Она подскочила на кровати сердце в пятки ушло. В их квартире всегда пахло то мамиными блинами, то свежесваренным кофе. А сейчас будто проводка загорелась.
Босиком выскочила на кухню, а там Картина маслом.
За идеально чистым столом, без крошек и кастрюль, сидела её мама. В красивом велюровом халате том самом, что «на особый случай берегла». С аккуратной причёской, будто в театр собралась. И медленно, с достоинством, пила чай из своей любимой чашки с васильками. И читала книгу.
А на плите пусто. Ни каши, ни омлета. Только из тостера торчали два обугленных куска хлеба, как чёрные языки. Вот он источник гари.
Мам? Что случилось? У нас пожар? выдохнула Надя, озираясь.
Галина Петровна очень медленно оторвалась от книги. И улыбнулась такой светлой, спокойной, почти блаженной улыбкой, что Надю мороз по коже пробрал.
Доброе утро, доченька! голос у мамы ровный, ласковый. Нет, какой пожар. Это я просто решила последовать твоему вчерашнему совету. И тоже немного «ничего не делать».
Надя застыла, моргая ресницами.
В смысле? А а завтрак?
А завтрак, дорогая, теперь твоя забота, кивнула мама, сделав глоток чая. Как и ужин. И обед на выходные. И уборка. И стирка. И, конечно, вынос мусора, на последнем слове Галина Петровна сделала лёгкий, но выразительный акцент.
Понимаешь, дочка, я свой вклад в этот дом уже внесла. Сорок лет на заводе от звонка до звонка, а потом вторая смена дома, бесплатно. Всё. С сегодняшнего дня я официально на пенсии. И не только государственной, но и домашней. А ты у нас теперь взрослая, самостоятельная хозяйка.
Надя открыла рот и застыла. Она смотрела на маму, на её спокойное лицо, и не узнавала её. Куда девалась её вечно суетливая, немного виноватая, всегда готовая сорваться по первому зову мамочка? Перед ней сидела совсем другая отстранённая, незнакомая женщина.
Ты ты шутишь? наконец прошептала она
