Муж настоял, чтобы мы усыновили ребёнка его брата, а через 15 лет ДНК-тест показал, что это его собственный сын.
Конверт из лаборатории казался невесомым, но давил на кухонный стол с силой гранитной плиты. Я смотрела на него, не решаясь открыть. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет я была матерью. Любящей, заботливой, настоящей. А теперь ответ на вопрос, кем я являюсь на самом деле, лежал в этом тонком бумажном прямоугольнике.
Всё началось с пыли и желания разобрать хлам. Письменный стол мужа, массивный и тёмный, давно просился на дачу. Перебирая ящики, под грудой пожелтевших счетов и гарантийных талонов, мои пальцы наткнулись на неровность. Фальшивое дно.
А под ним небольшая, плотно закрытая шкатулка из тёмного дерева. Внутри лежал альбом. Не наш семейный, с пухленьким Лёшкой на качелях и мной с глуповатой улыбкой. Другой. В гладком кожаном переплете, без единой надписи.
На первой же странице Катя, жена его покойного брата. Она смеялась, запрокинув голову, а летнее солнце играло в её светлых волосах. Стас стоял рядом, но смотрел не в камеру, а на неё. И этот взгляд я, его жена, видела впервые. В нём была отчаянная, голодная нежность, которую он никогда не адресовал мне.
Я перелистывала страницу за страницей, и воздух в комнате становился густым, липким. Вот они у реки, вот он незаметно поправляет ей выбившуюся прядь. Подписи его знакомым, уверенным почерком были кратки и мучительно честны. «День, когда я был счастлив». «Её смех». «Моя Катя».
Не «Катя и Андрей». Не «наша семья». Моя.
Я вспомнила тот день после аварии. Пустой, стеклянный взгляд Стаса. Его монотонный, непреклонный голос, пробивавшийся сквозь вату моего собственного горя.
Мы заберём Лёшку. Он будет нашим сыном.
Я не спорила. Горе глушило. Казалось, это единственно правильное, благородное решение спасти осиротевшего пятилетнего мальчика, окружить его любовью. Нашей общей любовью. Я думала, мы делим одну боль на двоих. Оказалось каждый оплакивал своё.
Я закрыла альбом. Руки не дрожали. Внутри всё омертвело, превратилось в холодный, острый кристалл. Предательство не кричало оно работало методично, отравляя прошлое.
Вечером Стас вернулся с работы. Обычный ритуал: поцелуй в щёку, сумка на стул, шаг на кухню.
Что-то Лёшка не звонит. Совсем закрутился с сессией.
Звонил, ровно ответила я, помешивая рагу. Запах специй вдруг стал удушливым. Сказал, сдал сопротивление материалов.
Он удовлетворённо кивнул, наливая себе воды.
Молодец, весь в меня. Упорный.
Я посмотрела на его затылок. Раньше я видела в нём родного человека. Теперь чужого мужчину, который пятнадцать лет водил меня лабиринтами своей лжи.
Упорный. Ну да.
Ночью, когда он заснул, я тихо прошла в комнату Лёши, пустовавшую на время каникул. Взяла его расчёску с комода, вытащила несколько волос. Потом вернулась в спальню и достала из стакана зубную щётку мужа. Два маленьких пакетика. Две судьбы.
Утром я отвезла их в лабораторию. Девушка на ресепшене профессионально улыбнулась:
Результат будет через три дня. Прислать на почту?
Нет, покачала головой. Я хочу получить лично.
И вот он передо мной. Я подцепила край конверта ногтем. Бумага поддалась слишком легко.
Я вытащила сложенный вдвое лист. Пальцы двигались, словно деревянные. Строки с цифрами и терминами плыли перед глазами, но я искала лишь одно предложение. Вот оно, в самом низу, выделенное жирным.
**Вероятность отцовства: 99,9%**
Мир не рухнул. Небо не упало на землю. Я просто сидела за кухонным столом, и равномерное гудение холодильника казалось единственным звуком во Вселенной.
Я аккуратно сложила лист, положила его обратно в конверт и спрятала в ту же шкатулку с альбомом. На место преступления.
Следующие дни превратились в странную, тягучую пьесу. Я стала идеальной женой. Улыбалась, готовила его любимые блюда, интересовалась, как прошёл день. Я наблюдала. И вспоминала.
В памяти всплыл давний разговор. Прошло больше десяти лет. Мы только вернулись от репродуктолога. Снова вердикт: «С вами всё в порядке. Это психологическое». Я рыдала в машине, а Стас гладил меня по руке и говорил: «Ну что ты, Ань. Не получится и не надо. Главное, что у нас есть Лёшка. Он наш сын». Тогда его слова казались поддержкой. Теперь я слышала в них расчёт. Ему просто не нужен был ещё один ребёнок. Зачем, если его родной сын уже рядом?
Я смотрела, как он разговаривает по телефону с Лёшкой. Как хмурит брови точно так же, как наш сын. Как смеётся, запрокидывая голову. Раньше я считала это семейным сходством братьев. Теперь видела источник. Каждая черта, каждый жест Лёши, которые я считала наследием покойного дяди, теперь кричали о другом.
Ты что-то в последнее время задумчивая, спросил Стас однажды вечером, когда мы смотрели фильм. Он попытался обнять меня.
Я не отстранилась, но и не ответила на объятия. Моё тело было чужим.
Просто устала. Наверное, погода.
Ага, все какие-то вялые, легко согласился он. Лёшка тоже жаловался на головную боль. Я ему: «Это из-за твоих компьютеров». А он мне: «Пап, ну ты как из прошлого века».
**«Пап»**. Это слово резануло. Лёшка с пяти лет называл его папой. И я радовалась этому, гордилась, что смогли дать ребёнку новую семью. Какая же я была наивная.
Самым болезненным было лицемерие Стаса. Он часто вспоминал брата.
Андрюха гордился бы Лёшкой, говорил он с тяжёлым вздохом, глядя на фото, где они были вместе. Он так мечтал о сыне. Хорошо, что мы смогли для него сохранить частичку.
Он говорил это, глядя мне прямо в глаза. И в его взгляде не было ни капли сомнения. Он либо действительно верил в свою ложь, либо был гениальным актёром. Это сводило с ума.
Я чувствовала себя запертой в комнате с кривыми зеркалами, где каждое отражение уродство
