Муж настоял, чтобы мы усыновили ребенка его брата, а через 15 лет ДНК-тест показал, что это его собственный сын.
Конверт из лаборатории казался невесомым, но давил на кухонный стол с тяжестью гранитной плиты. Я смотрела на него, не решаясь открыть. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет я была матерью. Любящей, заботливой, настоящей. А теперь ответ на вопрос, кто я на самом деле, лежал в этом тонком бумажном прямоугольнике.
Все началось с пыли и желания избавиться от старых вещей. Письменный стол мужа, массивный и темный, давно просился на дачу. Разбирая ящики, под грудой пожелтевших счетов и гарантийных талонов, мои пальцы нащупали неровность. Фальшивое дно.
А под ним небольшая шкатулка из темного дерева, плотно закрытая. Внутри лежал альбом. Не наш семейный, с пухленьким Лешей на качелях и мной с глуповатой улыбкой. Другой. В гладкой кожаной обложке, без единой надписи. На первой же странице Катя, жена его покойного брата. Она смеялась, запрокинув голову, а летнее солнце играло в ее светлых волосах.
Сергей стоял рядом, но смотрел не в камеру, а на нее. И этот взгляд, я его жена видела впервые. В нем была отчаянная, голодная нежность, которую он никогда не адресовал мне.
Я перелистывала страницу за страницей, и воздух в комнате становился густым, липким. Вот они у речки, вот он незаметно поправляет ей выбившуюся прядь. Подписи его знакомым, уверенным почерком были краткими и болезненно честными. «День, когда я был счастлив». «Ее смех». «Моя Катя».
Не «Катя и Андрей». Не «наша семья». Моя.
Я вспомнила тот день после аварии. Пустой, стеклянный взгляд Сергея. Его монотонный, непреклонный голос, пробившийся сквозь вату моего собственного горя.
Мы заберем Лешу. Он будет нашим сыном.
Я не спорила. Горе глушило. Казалось, это единственное правильное, благородное решение спасти осиротевшего пятилетнего мальчика, окружить его любовью. Нашей общей любовью. Я думала, мы делим одно горе на двоих. Оказалось каждый оплакивал свое.
Я закрыла альбом. Руки не дрожали. Внутри все омертвело, превратилось в холодный, острый кристалл. Измена не кричала она работала методично, отравляя прошлое.
Вечером Сергей вернулся с работы. Обычный ритуал: поцелуй в щеку, портфель на стул, шаг на кухню.
Что-то Леша не звонит. Совсем закрутился с сессией.
Звонил, ровно ответила я, помешивая рагу. Запах специй вдруг стал удушливым. Сказал, сдал все экзамены.
Он довольно кивнул, наливая себе воды.
Молодец, весь в меня. Упрямый.
Я посмотрела на его затылок. Раньше я видела в нем родного человека. Теперь чужого мужчину, который пятнадцать лет водил меня лабиринтами своей лжи.
Упрямый. Конечно.
Ночью, когда он заснул, я тихо прошла в комнату Леши, пустующую на время каникул. Взяла его расческу из комода, выдернула несколько волосков. Потом вернулась в нашу спальню и достала из стакана зубную щетку мужа. Два маленьких пакетика. Две судьбы.
Утром я отвезла их в лабораторию. Девушка на ресепшене улыбнулась профессионально:
Результат будет через три дня. Прислать на почту?
Нет, покачала головой. Я хочу получить лично.
И вот он передо мной. Я подцепила край конверта ногтем. Бумага поддалась слишком легко. Я вытащила сложенный вдвое лист. Пальцы двигались, будто деревянные. Строки с цифрами и терминами плыли перед глазами, но мне нужно было лишь одно предложение. Вот оно, в самом низу, выделенное жирным.
«Вероятность отцовства: 99,9%»
Мир не рухнул. Небо не упало. Я просто сидела за кухонным столом, и равномерный гул холодильника казался единственным звуком во вселенной.
Я аккуратно сложила лист, положила его обратно в конверт и спрятала в ту же шкатулку с альбомом. На место преступления.
Следующие дни превратились в странный, тягучий спектакль. Я стала идеальной женой. Улыбалась, готовила его любимые блюда, спрашивала, как прошел день. Я наблюдала. И вспоминала.
В памяти всплыл давний разговор. Прошло больше десяти лет. Мы только вернулись от репродуктолога. Снова вердикт: «С вами все в порядке. Это психологическое». Я рыдала в машине, а Сергей гладил меня по руке и говорил: «Ну что ты, Наташа. Не получится значит, не судьба. Главное, что у нас есть Леша. Он наш сын». Тогда его слова казались поддержкой. Теперь я слышала в них расчет. Ему просто не нужен был еще один ребенок. Зачем, если его родной сын уже рядом?
Я смотрела, как он разговаривает по телефону с Лешей. Как хмурит брови точь-в-точь как наш сын. Как смеется, запрокидывая голову. Раньше я считала это семейным сходством братьев. Теперь видела источник. Каждая черта, каждое движение Леши, которые я приписывала покойному дяде, теперь кричали о другом.
Ты в последнее время какая-то задумчивая, спросил Сергей однажды вечером, когда мы смотрели фильм. Он попытался обнять меня.
Я не отстранилась, но и не ответила на объятия. Мое тело было чужим.
Просто устала. Наверное, погода влияет.
Да, все какие-то вялые, легко согласился он. Леша тоже жаловался на головную боль. Я ему: «Это из-за твоих компьютеров». А он мне: «Пап, ну ты как из прошлого века».
«Пап». Это слово резануло. Леша с пяти лет называл его отцом. И я радовалась этому, гордилась, что смогли дать ребенку новую семью. Какая же я была наивная.
Самым болезненным было лицемерие Сергея. Он часто вспоминал брата.
Андрей гордился бы Лешей, говорил он с тяжелым вздохом, глядя на их совместное фото. Он так мечтал о сыне. Хорошо, что мы смогли для него сохранить частичку.
Он говорил это, глядя мне прямо в глаза. И в его взгляде не было ни капли сомнения. Он либо действительно верил в свою ложь, либо был гениальным актером. Это сводило с ума.
Я чувствовала себя запертой в комнате с кривыми зеркалами, где каждое отражение уродство.
Я перестала спать в нашей постели. Перебралась на диван в гостиной
