Муж настоял, чтобы мы усыновили ребенка его брата, а спустя 15 лет тест ДНК показал, что это его родной сын.
Конверт из лаборатории казался невесомым, но давил на кухонный стол с силой гранитной плиты. Я смотрела на него, не решаясь вскрыть. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет я была матерью. Любящей, заботливой, настоящей. А теперь ответ на вопрос, кто я на самом деле, лежал в этом тонком бумажном прямоугольнике.
Всё началось с пыли и решения разобрать старый хлам. Письменный стол мужа, массивный и темный, давно просился на дачу. Разбирая ящики, под ворохом пожелтевших счетов и гарантийных талонов, мои пальцы наткнулись на неровность. Фальшивое дно.
Под ним небольшая, плотно закрытая шкатулка из темного дерева. Внутри лежал альбом. Не наш семейный, с пухленьким Сашкой на качелях и мной с дурацкой улыбкой. Другой. В гладком кожаном переплете, без единой подписи.
На первой же странице Катя, жена его покойного брата. Она смеялась, запрокинув голову, а летнее солнце играло в ее светлых волосах. Сергей стоял рядом, но смотрел не в камеру, а на нее. И этот взгляд отчаянный, ненасытно нежный я, его жена, видела впервые.
Я листала страницу за страницей, и воздух в комнате становился густым, липким. Вот они у реки, вот он поправляет ей выбившуюся прядь. Подписи его знакомым, уверенным почерком были кратки и болезненно откровенны. *«День, когда я был счастлив»*. *«Ее смех»*. *«Моя Катя»*.
Не *«Катя и Дмитрий»*. Не *«наша семья»*. *Моя*.
Я вспомнила тот день после аварии. Пустой, стеклянный взгляд Сергея. Его монотонный, непреклонный голос, пробившийся сквозь вату моего собственного горя.
Мы заберем Сашку. Он будет нашим сыном.
Я не спорила. Горе глушило. Казалось, это единственное правильное, благородное решение спасти осиротевшего пятилетнего мальчика, окружить его любовью. *Нашей* любовью. Я думала, мы делим одно горе на двоих. Оказалось каждый оплакивал свое.
Я закрыла альбом. Руки не дрожали. Внутри всё окаменело, превратилось в холодный, острый кристалл. Предательство не кричало оно работало методично, отравляя прошлое.
Вечером Сергей вернулся с работы. Обычный ритуал: поцелуй в щеку, портфель на стул, шаг на кухню.
Что-то Сашка не звонит. Совсем закрутился с сессией.
Звонил, ровно ответила я, помешивая рагу. Запах специй вдруг стал удушающим. Сказал, что сдал сопротивление материалов.
Он одобрительно кивнул, наливая себе воды.
Молодец, весь в меня. Упрямый.
Я посмотрела на его затылок. Раньше я видела в нем родного человека. Теперь чужого мужчину, который пятнадцать лет водил меня лабиринтами своей лжи.
*Упрямый*. Конечно.
Ночью, когда он уснул, я тихо прошла в комнату Саши, пустовавшую на каникулах. Взяла его расческу, вытащила несколько волосков. Потом вернулась в спальню и достала из стакана зубную щетку мужа. Два пакетика. Две судьбы.
Утром я отвезла их в лабораторию. Девушка на ресепшене профессионально улыбнулась:
Результат будет через три дня. Прислать на почту?
Нет, покачала головой. Я получу его лично.
И вот он передо мной. Я подцепила край конверта ногтем. Бумага поддалась слишком легко.
Я вытащила сложенный вдвое лист. Пальцы двигались, словно деревянные. Строки с цифрами и терминами плыли перед глазами, но мне нужно было одно предложение. Вот оно, в самом низу, выделенное жирным.
*Вероятность отцовства: 99,9%*
Мир не рухнул. Небо не упало на землю. Я просто сидела за кухонным столом, и ровное гудение холодильника казалось единственным звуком во вселенной.
Я аккуратно сложила лист, положила его обратно в конверт и спрятала в ту самую шкатулку с альбомом. На место преступления.
Следующие дни превратились в странный, тягучий спектакль. Я стала идеальной женой. Улыбалась, готовила его любимые блюда, интересовалась, как прошел день. Я наблюдала. И вспоминала.
В памяти всплыл давний разговор. Прошло больше десяти лет. Мы только вернулись от репродуктолога. Снова вердикт: *«С вами всё в порядке. Это психологическое»*. Я рыдала в машине, а Сергей гладил меня по руке и говорил: *«Ну что ты, Тань. Не получится и не надо. Главное, что у нас есть Сашка. Он наш сын»*. Тогда его слова казались поддержкой. Теперь я слышала в них расчет. Ему просто не нужен был еще один ребенок. Зачем, если его родной сын уже рядом?
Я смотрела, как он разговаривает по телефону с Сашкой. Как хмурит брови точно так же, как наш сын. Как смеется, запрокидывая голову. Раньше я считала это семейным сходством братьев. Теперь видела источник. Каждая черта, каждый жест Сашки, которые я принимала за наследственность от покойного дяди, теперь кричали об ином.
Ты чего последнее время такая задумчивая? спросил Сергей однажды вечером, когда мы смотрели фильм. Он попытался обнять меня.
Я не отстранилась, но и не ответила на объятия. Мое тело было чужим.
Просто устала. Наверное, погода влияет.
Ага, что-то все какие-то вялые, легко согласился он. Сашка тоже жаловался, что голова болит. Я ему: *«Это из-за твоих компьютеров»*. А он мне: *«Пап, ну ты как из прошлого века»*.
*«Пап»*. Это слово кольнуло. Сашка с пяти лет называл его папой. И я радовалась этому, гордилась, что смогли дать ребенку новую семью. Какая же я была наивная.
Больнее всего было лицемерие Сергея. Он часто вспоминал брата.
Дима гордился бы Сашкой, говорил он с тяжелым вздохом, глядя на фото, где они были вместе. Он так мечтал о сыне. Хорошо, что мы смогли для него сохранить частичку.
Он говорил это, глядя мне прямо в глаза. И в его взгляде не было ни тени сомнения. Он либо действительно верил в свою ложь, либо был гениальным актером. Это сводило с ума.
Я чувствовала себя запертой в комнате с кривыми зеркалами, где каждое отражение урод.
Я перестала спать в нашей
