Я не из тех, кто просит жалости. Никогда таким не был. С детства знал: настоящий мужчина несёт свои тяготы, идёт вперёд и кормит семью. Но жизнь… жизнь не всегда играет по правилам.
Меня зовут Иван Соколов. Я отец четырех детей — трое мальчишек, 11, 9 и 7 лет, и моя маленькая Алиса, которой всего 4, но в ней бьётся сердце воина. Моя жена, Анастасия, говорила, что наш дом похож на ярмарку. Теперь даже шелест листвы напоминает мне её голос.
Она умерла от рака три года назад. Это было быстро, жестоко и безжалостно. Я держал её руку, пока не остановилось дыхание. Она улыбнулась и прошептала: «Обещай, что защитишь их».
Я дал это обещание. И делал всё, чтобы сдержать его.
Но после её смерти всё рухнуло. Горе поглотило меня целиком. Пропустил дни на работе — уволили. Счета накапливались. Уведомления об аренде сменились повестками о выселении. Продал всё, что было — машину, мебель, даже обручильное кольцо, — лишь бы дети не голодали.
В конце концов, остались только старые туристические принадлежности и место под bridge на окраине города.
Четыре месяца этот мост был нашим домом.
Мы сделали палатку из брезента и верёвки. Укладывал детей спать под лоскутными одеялами и притворялся, что всё в порядке. Рассказывали истории, играли в теневой театр, смотрели на звёзды. Я делал всё, чтобы скрыть правду: их папа — без денег, без работы, в ужасе.
Дни сливались в одно. Просыпался до рассвета, умывался и искал любую работу. Иногда находил подработку — чистил водостоки, разгружал ящики, помогал старушкам с мебелью. В остальное время мы жили за счёт благотворительных столовых, продуктовых наборов и редкой доброты незнакомцев.
Но доброта была… редко.
Люди смотрели на нас, будто мы невидимки. Или, хуже того, будто мы заразные.
Потом, в одно холодное утро, случилось нечто. То, чего я никогда не ожидал.
Это был вторник. Запомнил, потому что по вторникам нам обычно давали талоны на еду в церкви. Но в тот день у них ничего не осталось. В кармане — ровно 180 рублей. Даже на нормальный обед не хватит, но, может, хлеба и масла в ближайшем магазине.
Дети ещё спали в палатке, свернувшись, как щенки. Поцеловал по очереди, укутал Алису в одеяло и тихо пошёл.
Дорога до магазина была короткой, но ноги в дырявых ботинках болели. Пальто слишком тонкое, ветер пробирал до костей.
В очереди я заметил старика. Он выглядел хуже меня — худой, дрожащий, с впалыми глазами и трясущимися руками. В руках у него был пакет молока и батончик.
Кассир пробил сумму:
«175 рублей».
Старик разжал ладонь. На прилавок высыпалось несколько монет. Он пересчитал… и не хватило.
«Извините, — пробормотал он. — Я думал, что хватит».
Кассир закатил глаза: «Вы не добрали».
«Я… я просто голодный», — прошептал старик.
Очередь за ним заворчала.
«Почему его просто не выгонят?» — огрызнулся мужчина в костюме.
Женщина за ним фыркнула: «Такие люди должны перестать попрошайничать. Это отвратительно».
Я сжал кулаки.
Этот старик никому не мешал. Он просто… хотел есть.
Не думая, я шагнул вперёд и положил на прилавок свои последние 180 рублей.
«Я заплачу».
Старик обернулся, потрясённый. «Нет… сынок, я не могу…»
«Можете. Всё в порядке».
Он моргнул, и слёзы наполнили его мутные глаза. «Спасибо. Храни тебя Бог».
Он ушёл медленно, держа пакет, будто в нём было золото. Я так и не купил, за чем шёл. Вернулся с пустыми руками, но странное чувство тепла наполнило м
