**10 мая 1987 года**

Чтобы избежать пересудов, она согласилась жить с горбуном… Но когда он шепнул ей свою просьбу на ухо, у неё подкосились ноги.

— Коля, это ты, родной?
— Да, мам, я! Прости, так поздно вернулся…

Голос матери, дрожащий от тревоги, донёсся из темноты прихожей. Она стояла в потрёпанном халате, с керосиновой лампой в руке — будто ждала его всю жизнь.

— Колька, сердце моё, где ты шлялся до полночи? Уже ночь, как в печке, даже сова не кричит…
— Мам, мы с Серёгой решали задачи. Подготовка к экзаменам… Засиделись. Прости, что не предупредил. Ты же и так спишь плохо…
— А может, к девчонке бегал? — вдруг прищурилась она. — Влюбился, да?
— Да что ты, мам! — засмеялся Коля, стаскивая кирзовые сапоги. — Кому я такой нужен? Горбатый, руки, как у гориллы, а голова — будто репейник вырос!

Но в её глазах мелькнула боль. Она не сказала, что видит в нём не уродца, а сына, которого вырастила в нищете, впроголодь, одна.

Коля и правда был не красавец. Ростом едва метр шестьдесят, сгорбленный, с длинными, как у павиана, руками. Голова — большая, с вихрами, торчащими во все стороны. В детстве его дразнили «горем луковым», «лешим», «уродом». Но он вырос — и стал больше, чем просто человек.

Они с матерью, Анной Степановной, приехали в эту деревню, когда ему было десять. Бежали из города — от нищеты, от позора. Отца посадили за спекуляцию, мать бросила. Остались вдвоём. Двое против всего мира.

— Не жилец твой Колька, — качала головой тётка Поля, глядя на хилого пацана. — Ветер сдует — и след простынет.

Но Коля не сдулся. Вцепился в жизнь, как корень в щель между камнями. Работал, терпел, рос. А Анна — женщина с железной волей и руками, изуродованными на ткацкой фабрике, — шила на всю деревню. С утра до ночи, год за годом, пока совсем не сломалась.

Когда она слегла, Коля стал для неё всем: сыном, сиделкой, кормильцем. Мыл полы, варил кашу, читал вслух «Огонёк». А когда она умерла — тихо, как затухает печка, — он стоял у гроба, сжав кулаки, и молчал. Потому что слёзы уже высохли.

Но люди не забыли. Соседи приносили картошку, кто-то подкинул ватник. А потом — неожиданно — к нему стали приходить. Сначала пацаны, увлечённые радиоделом. Коля работал в сельском клубе — чинил приёмники, настраивал антенны. У него были золотые руки, хоть и некрасивые.

Потом появились девчонки. Сначала — просто попить чаю с вареньем. Потом — засиживались. Смеялись. Говорили.

И однажды он заметил: одна из них — Людка — всегда уходила последней.

— Ты чего не спешишь? — спросил он как-то, когда уже все разошлись.
— Да некуда мне спешить, — тихо ответила она, глядя в пол. — Мачеха дома — злая, как кикимора. Братья — грубияны. Отец вечно пьяный. Я у подруги живу, но и там не навсегда… А у тебя… тут спокойно.

Коля посмотрел на неё — и впервые понял, что может быть кому-то нужен.

— Живи у меня, — сказал он просто. — Мамина комната пустует. Ты будешь хозяйкой. А я… я ничего не попрошу. Ни слова, ни взгляда. Просто будь здесь.

Люди зашептались.

— Горбун и красавица? Да вы с ума сошли!

Но шли месяцы. Людка убирала, варила щи, улыбалась. А Коля — работал, молчал, заботился.

А когда она родила сына, мир перевернулся.

— На кого похож? — спрашивали в деревне.

Но мальчик, Ваня, смотрел на Колю и говорил: «Папа!»

И Коля, который никогда не думал, что станет отцом, вдруг почувствовал, как в груди что-то раскрывается, будто первый луч солнца после долгой зимы.

Он учил Ваню чинить розетки, ловить карасей, складывать буквы. А Людка, глядя на них, говорила:

— Тебе нужно найти женщину, Коля. Ты не должен быть один.
— Ты мне, как сестра, — отвечал он. — Сначала тебя замуж выдам. За хорошего. А потом… потом видно будет.

И такой человек нашёлся. Из соседнего села. Работящий. Непьющий.

Сыграли свадьбу. Людка уехала.

Но однажды Коля встретил её на дороге и сказал:

— Хочу попросить… Оставь Ваню мне.
— Что? — ахнула она. — Зачем?
— Знаю, Людк