Здесь нормальных не бывает
Таня сошла с лодки, пропахшей смолой и тиной, и сразу поняла — назад пути нет. Воздух здесь был иной: тяжёлый, пропитанный запахами хвои, мокрого мха, рыбы и чего-то неуловимого — будто сама первозданность, без прикрас.
— Добро пожаловать, — сказал проводник, мужик в рваном свитере. — Это «Глухая пристань». Ставь палатку где нравится. Туалет — за кустами. Работать начнёшь завтра — в семь утра чистим берег от хлама.
Таня кивнула. Слово «работа» её не пугало. Пугала тишина. Впервые за долгие месяцы никто не лез с вопросами: «Как ты?», «Отошла уже?», «Когда вернёшься преподавать?». Никто не пялился с жалостью.
Она поставила палатку у воды, села на колоду, скинула ботинки, опустила ноги в ледяную стремнину. И впервые за долгое время — не заплакала.
Прошло две недели. Таня таскала воду, копала дренажные канавы, драила котлы. Руки — в ссадинах, спина — в синяках, зато в голове — пусто. Народ тут собрался самый разный: студенты, биологи, бывшие программисты, художники, волонтёры со всей страны. Все — чудики. Все — слегка надломленные.
— Ты кем раньше была? — как-то вечером спросила Нюра, девка с крашеными волосами и голосом, как у расстроенной гармошки.
— Преподавателем. Искусствоведение. Вуз в Вологде.
— А чего сюда подалася?
— Сын погиб. Год назад. Утонул. Больше не могла. Слов не осталось.
Нюра не ахнула, не запричитала. Просто кивнула:
— Бывает. У меня отец. Рак. В прошлом декабре. Я сюда сбежала. Иначе бы крыша поехала.
— А здесь не сходят с ума?
— Здесь сходить с ума не страшно.
Таня впервые усмехнулась.
Она начала рисовать. Прямо на обёрточной бумаге. Эскизы реки, чаек, мужиков у костра. Иногда — сына. Только теперь он был в рыбацких сапогах, с удочкой. И улыбался.
Как-то утром кто-то развесил её рисунки на верёвке у столовой. К вечеру все притащили своё — фотки, стихи, поделки из щепы.
— Объявляю день самовыражения! — орал Степан, долговязый координатор с вечно взъерошенной чёлкой. — Кто кем был, кто кем стал — показывайте!
— А ты? — спросила Таня.
— Был менеджером. Теперь — дровосек. И чёрт побери, мне нравится.
Они расхохотались. И больше не прятали шрамы.
На третий месяц пришла беда. Не из тайги — из города. На катере приплыли мать и сестра Тани. Как призраки в дутых куртках, с дорогими сумками и лицами, полными укора.
— Татьяна! Ты совсем рехнулась?! — мать стояла у палатки. — Что это за место? Тут же одни маргиналы! На кого ты похожа! Это вообще законно?
Сестра — Лиза — озиралась, будто искала, куда пожаловаться.
— Мы с ума сходили! Ты не берёшь трубку, пропала, как последняя бродяга! Тебе же скоро сорок! Ты же интеллигентный человек!
Таня молчала. У костра все замерли. Нюра подошла, тихо тронула её за плечо:
— Помочь?
— Нет. Сама.
— Мы в шоке, — продолжала мать. — Думали, ты… больна. Нашли тебе клинику. Там хорошие специалисты.
— Это и есть моя клиника, мама.
— Не смеши. Ты живёшь в палатке! Носишь воду! Ты же с чужаками!
— Они мне ближе родни. А ты… Ты меня давно не слышишь.
— Таня, — встряла Лиза. — Это ты нас не слышишь. Мы семья!
— А где вы были, когда я месяц не вставала с кровати? Когда хотела сгореть вместе с его вещами?
— Мы… переживали!
— Нет. Вы звонили, говорили: «Возьми себя в руки». Это не помощь. Это отмазка.
Повисло молчание. Только река шуршала, будто соглашаясь.
Степан подошёл, протянул кружку чая. Мать вздрогнула:
— Кто это?! Он тебя обработал?
— Это человек. Один из немногих, кто не боится моей боли. А я — не жертва секты. Я — жива.
— Ты сошла с ума, — прошептала Лиза.
— Возможно. Но это мой выбор.
Они уплыли на следующий день. Таня сидела на причале, босиком, с банкой мёда в руках. Нюра присела рядом.
— Как ты?
— Как пень, который дал ростки.
— Клёво. Преподаватель.
— Да. Только теперь — жизни.
К октябрю на базе почти никого не осталось. Некоторые уехали, кто-то задержался на зиму. Степан — тоже. Он срубил избушку, топил печь и варил уху.
Однажды они пошли к реке. Таня долго молчала, потом сказала:
— Кажется, я влюбилась. Не в тебя. В себя — здесь.
Степан хмыкнул:
— Главное — начать. Остальное приложится.
Она взяла его за рукав.
— А если я останусь?
— Значит, твоё место здесь.
— А если сделаю мастерскую? Буду звать сюда таких же потеряшек?
— Тогда пристрою тебе веранду. Чтоб знали — тут их ждут.
И она поняла: река — помнит. Тайга — лечит. А сердце, даже разбитое, может забиться снова. Если дать ему время.
Первая зима выдалась долгой. Лес замер в белой немоте, река сковалась льдом, который звенел, как разбитое стекло. Остались лишь пятеро: Степан, Таня, Нюра да ещё парочка — Сашка и Вика, фотографы из Екатеринбурга, сбежавшие «от цивилизации».
Таня жила в срубе рядом с мастерской. Внутри — печка, дощатые полки, свет керосинки. Она вставала на рассвете, растапливала печь, заваривала чай из щавеля и смотрела, как по льду крадётся лиса.
В мастерской висела карта России. Флажки отмечали города, откуда писали люди. Одни — благодарили за посты, которые Таня вела в блоге базы. Другие — спрашивали:
«Можно приехать? Я музыкант. Устал от шума.»
«Я художник. После развода не могу творить. Можно просто пожить у вас?»
«Мне 17. Не зна«Я не знаю, куда идти. Можно я тоже к вам?»
