Разбитые надежды: Как я променяла сына на мираж с любовью
Меня зовут Варвара. Вся моя жизнь — это цепь промахов, за которые расплачивается сын, Глеб. Когда-то я была молодой, полной грёз девушкой, мечтавшей о белых фате и вечной любви. Но судьба сыграла со мной злобы шутку. Оставшись одной с ребёнком, я позволила жажде счастья ослепить себя. «Мама, присмотри за ним немного, я хочу попытаться устроить личную жизнь!» — умоляла я, оставляя сына с бабушкой. Теперь, оглядываясь назад, сердце сжимается от боли: из-за меня мальчик рос без тепла, а я так и не обрела того, чего хотела.
Росла я в маленьком городке под Воронежем. Смышлёная, симпатичная, окончила школу с золотой медалью, поступила в пединститут и вернулась работать учительницей в местную школу. Дети ко мне тянулись, а я отдавала им всю доброту. Казалось, впереди меня ждёт только светлое. И вдруг — любовь. Его звали Сергей. Наши вечера под луной, его крепкие руки — я была уверена, это на всю жизнь. Однажды утром меня скрутило, и я поняла: беременна. Радость перехлестывала через край. Я уже видела, как Серёжа встаёт передо мной на колено, как наш малыш унаследует его улыбку. «Серёженька, у нас будет ребёнок!» — прошептала я, закрывая ему глаза ладонями.
Но его ответ перечеркнул всё. «Докопались, — процедил он, отстраняясь. — Рано ещё? Надо решать». Он не просто не обрадовался — усомнился, от кого это. Домой я еле доплелась, рыдая. На пороге встретила мать: «Варя, где пропадаешь? Суп остывает!» Я разрыдалась: «Мама, я беременна!» Она обняла меня: «Если он струсил — не тронь дитя. Вместе вырастим».
Беременность стала мукой. Сергей менял подлец, будто меня и не было, а по городу поползли пересуды. Когда живот округлился, соседи показывали пальцем. Я возненавидела его, а заодно и себя. Когда родился сын, не почувствовала ничего. «Варя, как назовём?» — спросила мать. «Какая разница», — бросила я, отвернувшись. Мама дала ему имя Глеб, в честь деда. Я отказалась кормить его. Его плач резал слух, и мне было стыдно за свою чёрствость. Сергей женился на другой, даже не взглянув на сына.
Когда Глебу исполнилось три, я сдалась. «Мама, я задыхаюсь! С ребёнком не вырваться. Пусть побудет с тобой, я потом заберу», — уговаривала я. Мама кивнула, и я уехала в Москву, бросив сына. Я грезила о свадьбе, о золотом кольце. Но годы шли, а счастье ускользало. Подруги выходили замуж, а мои романы превратились в череду разочарований. В отчаянии я купила себе перстень и рыдала по ночам, проклиная всё на свете.
Глеб рос с бабушкой. Когда он пошёл в первый класс, я изредка забирала его, но вскоре возвращала. Матерью я быть не могла. В городке начали строить новую поликлинику, и я стала чаще выходить, надеясь встретить судьбу. Так появился Артём. Наш роман вспыхнул как спичка. Когда стройка завершилась, я собрала чемодан. «Варя, а Глеба заберёшь? Он уже в шестом классе», — спросила мама. «Потом», — отмахнулась я, думая только о свадьбе.
В Москве я устроилась официанткой в кафе. Артём оказался не рыцарем, а грубым человеком. Пил, таскал домой шумные компании, орал песни до рассвета. «Ну и что, все так живут», — убеждала я себя. Свадьбы не случилось, но он подарил кольцо. Я набралась смелости: «Тёма, давай возьмём Глеба?» Он согласился: «Пусть приезжает, я его в люди выведу!» Я обрадовалась, надеясь загладить вину.
Но вышло иначе. Глеб приехал, а у Артёма снова праздник. «Входи, сынок, вот твоя комната», — сказала я. Артём тут же встрял: «Чё он как доска? В семнадцать лет должен с мужиками держать удар!» Я отбрехалась, что сын устал. Но они не сошлись. Артём вечно цеплялся к Глебу, и я сняла ему комнату. «Родной, поживи пока один, я буду навещать», — просила я. Он молча кивнул.
Глеб бросил техникум, женился, но брак развалился. Бабушка умерла, потом и дед. Он остался в их доме, женился на женщине с двумя детьми, но она изменила. Глеб ушёл, уехал на вахту, но и там не задержался. Теперь он один, и я знаю — это я виновата. Я променяла его на миражи, а он вырос без ласки, без дома. Мои слёзы не снова прошлое. Как теперь жить с этим грузом? Неужели я навеки потеряла сына?
Ошибки не растворяются со временем. Они оседают в чужих глазах — и смотрят на тебя без прощения.
