**Заквашено с любовью**
Приехала Алевтина в деревню ранним сентябрьским утром, когда солнце ещё только золотило крыши. В автобусе пахло соляркой и мокрым псом, а за окном мелькали поля, уже тронутые осенней ржавчиной. На ногах — китайские резиновые сапоги, за спиной — рюкзак, в сумке — две банки растворимого кофе, подарок для тётки. Алевтина сидела у окна, подперев подбородок, и думала: «Зачем я еду? Квасить капусту? Или просто сбежать от города, где один и тот же замкнутый круг: работа, метро, пустая квартира?» Ответа у неё не было. Лишь чувство, что деревня тянет её, как давний долг, — туда, где бабушка учила её плести венки из ромашек, а летние вечера пахли парным молоком.
Дорога казалась бесконечной. Когда автобус остановился у покосившегося столба с табличкой «Светлый Бор», Алевтина вышла, вдохнула свежий воздух и улыбнулась. Здесь всё было знакомо: скрип колодезного журавля, лай собаки, запах переспелых яблок. Она поправила рюкзак и зашагала к дому тётки.
Тётка Полюшка, как и ожидалось, копошилась в огороде. Алевтина издали разглядела её — в цветастом платке, с ведром, согнувшуюся над грядками.
— О, приехала! Ну, иди сюда! — крикнула Полюшка, выпрямляясь. Лицо её, морщинистое и доброе, расплылось в улыбке. — Уж думала, передумаешь. Сейчас только руки сполосну.
Алевтина кивнула, толкнула покосившуюся калитку и вошла во двор. Дом стоял старый, брёвна почернели от времени, но тёплый, будто живой. Внутри пахло сушёной мятой, сеном и чем-то неуловимым — детством, которое не вернёшь. Она поставила сумку на лавку, оглядела кухню: на столе лежали тугие кочаны капусты, острые ножи и деревянная сечка, будто из бабушкиного сундука.
— Сразу за дело? — спросила Алевтина, сбрасывая куртку.
— А чего тянуть-то? — тётка вошла в дом, вытирая руки о передник. — Работы — невпроворот. Пока день не ушёл.
Через полчаса они сидели у бочки. Алевтина шинковала капусту, тётка солила, пересыпая её морковью и чёрным перцем. Воздух пропитался свежестью, а изредка доносились только звуки деревни — коровье мычание, скрип телеги. Алевтина молчала, но мысли уносили её далеко: к бабушкиным пирогам, к зимним вечерам у печки, когда за окном завывала вьюга, а в избе было тепло и уютно.
— Лёль, а Тихона помнишь? — вдруг спросила тётка, не поднимая головы.
— Как же, — Алевтина усмехнулась. — В пятом классе тетрадь мне в компоте утопил!
— Давно это было, — тётка хмыкнула. — Теперь он парень хоть куда. Дом построил, хозяйство крепкое. Холостой, кстати.
Алевтина подняла бровь, но промолчала. Тётка продолжила:
— Говорит: «Если Алевтина приедет — помогу». Сам принёс бочку, кочаны. Пока ты в автобусе дремала.
— Ну и ладно, — пожала плечами Алевтина.
Ей было всё равно. Она ведь городская, на неделю заскочила — и обратно. Но деревня будто не хотела её отпускать. Каждый скрип, каждый шёпот листьев словно шептал: «Останься».
На следующий день тётка ушла в магазин, оставив Алевтину одну. Нож ритмично стучал по доске. Она смотрела, как белые ленты капусты падают в бочку, и вспоминала бабушкины слова: «Главное — не спешить, Лёлюшка. Капуста любит ласку».
— Привет.
Алевтина вздрогнула. Оборачивается — Тихон. Высокий, в потёртой телогрейке, с серыми глазами, будто знающими всё наперёд. В руках — ведро воды.
— Да не пугайся, я тихо, — сказал он, ставя ведро.
— Я и не пугаюсь, — отложила она нож. — Просто задумалась.
Он заглянул в бочку.
— Шинкуешь ровно. Опыт есть?
— У тётки каждую осень, — ответила Алевтина, чувствуя, как теплеют щёки.
— Помочь?
— Можешь кочан подать. Руки уже затекли.
Тихон молча подал кочан, сел рядом. От него пахло дымом и хлебом.
— Пахнешь чем-то… вкусным, — сказал он, глядя на её руки. — То ли мылом, то ли мёдом.
Алевтина смутилась.
— Это, наверное, мыло. С лавандой.
— Приятно, — просто сказал он.
— Ты что, такой… смирный стал? — спросила она, чтобы скрыть неловкость.
Тихон улыбнулся.
— Всегда таким был. Просто… дурью маялся. Ты мне нравилась. Потому и дразнил.
Алевтина замерла. Сердце стукнуло громко. Они сидели молча, будто так и надо.
Когда тётка вернулась, Тихон уже ушёл. Полюшка хитро прищурилась:
— Ну что, говорил с тобой?
— Говорил.
— И?
— И всё.
Тётка рассмеялась:
— Всё ещё впереди.
На третий день Тихон пришёл с банкой мёда.
— Наш, с пасеки, — протянул он.
— Спасибо. Зачем?
— Просто так.
Они пили чай, болтали о пустяках. Алевтина смеялась, и ей было легко. Потом она пошла за полотенцем и в сенях увидела: Тихон взял её передник, прижал к лицу и тихо прошептал:
— Вот бы жену такую…
Алевтина застыла. Она вышла, и он обернулся, будто пойманный.
— Ты… слышала?
— Слышала.
— Это глупо. Прости.
— Не глупо, — сказала она. — Просто я не знала, что так бывает.
Он шагнул ближе. Они стояли, молчали. Потом он осторожно коснулся её руки.
— Можно завтра прийти?
— Приходи.
К концу недели капуста была готова. Бочки стояли в погребе, пахли солью, перцем и зимой. Алевтина сидела на крыльце, глядя на закат.
— Домой собираешься? — спросила тётка.
— Не знаю. Здесь… хорошо.
Тётка похлопала её по плеАлевтина вздохнула, глядя на закат, и поняла, что дом — это не место на карте, а то, где ждёт тебя чьё-то тепло.
