Тая сошла с вонючей смолой и тиной лодки и сразу поняла — назад дороги нет. Воздух здесь был иной: влажный, густой, пропитанный хвоей, мхом, рыбой и чем-то ещё — будто сама жизнь без прикрас.
— Добро пожаловать, — сказал проводник, мужик в рваном рыбацком жилете. — Это база «Лесные родники». Ставь палатку где хочешь. Туалет вон там. Работать — завтра в восемь у берега. Будем мусор убирать.
Тая кивнула. Слово «работа» её не пугало. Страшно было другое — тишина. Впервые за месяцы никто не лез с вопросами. Не спрашивал: «Как ты?», «Отошла уже?», «Вернёшься преподавать?». Никто не пялился с жалостью.
Она поставила палатку на косогоре у воды. Села на колоду, скинула ботинки, опустила ноги в ледяную реку. И впервые за долгое время — не заплакала.
Прошло две недели. Тая таскала вёдра, копала канавы, мыла котлы. Руки в ссадинах, спина гудела от лопаты, зато в голове — тишь. Люди на базе были всякие: студенты, биологи, бывшие айтишники, художники, волонтёры со всей России. Все — чудаки. Все — немного не от мира сего.
— Кем была? — спросила как-то вечером Глаша, девка с рыжими дредами и голосом, будто гобой.
— Преподавала. Историю искусств. В университете Томска.
— А чего ушла?
— Сын погиб. Год назад. Утонул. Больше не могла. Слова кончились.
Глаша не ахнула, не запричитала. Только кивнула:
— Понимаю. У меня батя. Рак. В декабре помер. Я сюда сбежала. А то бы крыша поехала.
— Здесь не сходят с ума?
— Здесь можно. И не страшно.
Тая впервые улыбнулась.
Она начала рисовать. Прямо на обёрточной бумаге. Эскизы реки, птиц, людей у костра. Иногда — сына. Теперь он был в жилете и с веслом. Улыбался.
Как-то кто-то развесил её рисунки на верёвке у столовой. А вечером все принесли своё — стихи, фото, поделки из коры.
— Объявляю день самовыражаловки! — орал Лёха, долговязый и вечно лохматый координатор. — Кто кем был, кто кем стал — показывайте!
— А ты? — спросила Тая.
— Был офисным планктоном. Теперь — мужик с топором. И, знаешь, кайфую.
Они смеялись. И больше не прятали шрамы.
На третий месяц пришла беда. Не из леса — из города. На лодке причалили мать и сестра Таи. Как призраки в дорогих куртках, с сумками и лицами, полными укора.
— Таисия! Ты совсем рехнулась?! — мать застыла у палатки. — Это что за место? Люди как зэки! Ты на себя посмотри! Это вообще законно?!
Сестра — Лиза — озиралась, будто искала, куда бы пожаловаться.
— Мы с ума сходили! Ты не берёшь трубку, пропала, как малолетка. Тебе же почти сорок! Ты преподаватель!
Тая молчала. Люди у костра замерли. Глаша подошла, тихо тронула её за плечо:
— Нужна помощь?
— Нет. Сама.
— Мы в шоке, — давила мать. — Думали, ты… в депрессии. Нашли тебе психолога, он говорит, тебе надо лечиться.
— Я и лечусь, мам.
— Брось! Ты в палатке спишь! Воду из колодца носишь! С какими-то бомжами шатаешься!
— Они не бомжи. А ты… давно меня не слушаешь.
— Тань, — влезла Лиза. — Это ты нас не слышишь. Мы же семья!
— А где вы были, когда я неделями не вставала с кровати? Когда хотела сдохнуть вместо него?
— Мы… пытались помочь!
— Нет. Вы звонили и вещали: «Держись, ты сильная». Сильная — не помощь. Это отмазка, чтобы не быть рядом.
Тишина. Только река шептала, будто соглашалась.
Лёха подошёл, протянул кружку чая. Мать вспыхнула:
— Кто это?! Он тебя зомбировал?
— Это человек. Один из немногих, кто не боится моей боли. А я — не зомби. Я — живая.
— Ты больная, — прошипела Лиза. — Просто больная.
— Возможно. Но это мой выбор.
Уехали на следующий день. Без прощаний. Тая сидела на причале, босая, с банкой мёда. Глаша присела рядом.
— Ну как?
— Как дерево, у которого корни оборвали, а оно новые пустило.
— Крутая ты. Препод.
— Да. Только теперь — жизни.
К октябрю Тая осталась почти одна. Кто-то уехал, кто-то зазимовал. Лёха тоже. Он сколотил зимовье, топил печь и варил грибную похлёбку.
Как-то они пошли к реке. Тая молчала, потом выдохнула:
— Кажется, влюбилась. Не в тебя. В себя — здесь.
Лёха фыркнул:
— Это главное. Остальное приложится.
Она взяла его за руку.
— А если я останусь?
— Значит, оставайся.
— А если мастерскую захочу? Арт-резиденции делать, людей звать, таких же потерянных?
— Тогда пристрою тебе веранду. Чтоб знали — их ждут.
И она знала: река — помнит. Лес — лечит. А сердце, даже разбитое, может заново запеть. Если его услышать.
