Сегодня снова вспомнила тот день, когда собрала себя по кусочкам, как разбитое стекло.
— Ты разбила моё зеркало, значит, семь лет будешь мне обязана, — прошептал Артём, владелец галереи «Стеклянный лик», так близко, что я почувствовала резкий запах его ментолового одеколона.
Осколки венецианского зеркала звенели под ногами, переливаясь в свете софитов, будто вспышки фотоаппаратов. В горле стоял ком — не от страха, а от осознания: рама, которую я задела, стоила как год моей жизни.
— Я заплачу, — выдавила я.
— Чем? Своими жалкими витринами? — он рассмеялся. — С этого дня работаешь на меня, пока не отработаешь долг.
Пятнадцать лет назад я сидела в мастерской дедушки-стекольщика и ловила отражения в обрезках зеркал. Он угощал меня пастилой и говорил: «Стекло не лжёт. Смотришь в него — видишь правду. Даже если страшно». Когда его не стало, мама продала лавку, а я уехала в Москву учиться на дизайнера, подрабатывая оформлением витрин. Там меня и заметил Артём — высокий, харизматичный, обещал персональную выставку в обмен на «несколько набросков».
Сначала он называл меня «музой», целовал руку после каждого удачного проекта. Потом начал «дружески» критиковать: «Слишком холодные тона, добавь тепла». Позже тон стал резче: «Тебе ли работать с фактурами, если ты даже размеры не чувствуешь?» Затем появились штрафы за «испорченные материалы». Я уговаривала себя: «Он строг, потому что верит в меня».
В тот июньский вечер я переставляла подиумы для новой выставки. У входа стояло зеркало XVIII века в золочёной раме — гордость Артёма. Часть меня знала: одно неловкое движение — и… Треск. Тишина. Дождь осколков.
— Ты понимаешь, что это лот для аукциона? — его крик заглушал даже сигнализацию.
— Я заменю, — бормотала я, подбирая осколки. — Найду реставраторов…
— Три миллиона рублей, если ты не в курсе. Либо семь лет работы. Выбирай.
В подвале галереи, где не ловила связь, я собирала инсталляции по его эскизам. Артём подписывал их своим именем. По вечерам, дома, я склеивала фотографии разбитого зеркала в цифровом коллаже — искала в хаосе лицо.
По средам ко мне заходила Настя, керамистка из соседней мастерской.
— Ты где пропадаешь? В чатах молчишь.
— Долг отрабатываю, — отмахивалась я.
Она смотрела на мои потёртые ладони.
— Знаешь, как делают витражи? Сначала стекло нагревают докрасна, потом резко охлаждают.
— Поэтично, — усмехнулась я.
— У меня на складе полно битой керамики. Бери, если хочешь.
Осенью в город приехал куратор фестиваля «Светоград» — Денис Волков. В галерее ему показывали работы Артёма, но его внимание привлекла корзина с осколками.
— Чьи это?
— Мусор, — бросил Артём.
Я подняла глаза:
— Мои.
На улице Денис подошёл ко мне:
— Покажи то, что никому не показываешь.
— Если поговорю, меня уволят.
Он протянул визитку.
— Встретимся там, где его нет. Завтра, восемь вечера, платформа №3.
На заброшенной платформе я развернула эскиз: гигантская треснутая маска, внутри — лабиринт зеркал. На стенах вспыхивают слова: «ты никто», «должница», «кривые руки». Но чем ближе к центру, тем чище отражение — остаётся только лицо зрителя.
Денис молчал, потом тихо сказал:
— Это не арт. Это исповедь. Давай сделаем.
— У меня нет ни денег, ни материалов.
— Материалы найдём. А вот разрешение… решать тебе.
Неделями мы собирали хлам: битые зеркала из отелей, керамику от Насти, старые рамы с блошиного рынка. По ночам я резала стекло за заброшенным заводом, училась шлифовать края.
Однажды явился Артём.
— Говорят, ты что-то строишь на вокзале. Мои зеркала воровать вздумала?
— Твои — те, что я разбила? Уже заплатила, — я показала квитанции. Последние месяцы жила на дошираке, но каждый рубль отдавала реставратору.
— Без моего имени ты никто. Хотела быть художником? Будь, но после суда за кражу.
— Попробуй. Судьи любят спектакли.
В ночь открытия вокзал светился ультрафиолетом. Люди шли через лабиринт, где на стенах вспыхивали слова, которые Артём кричал мне. В центре — только свет и их отражения: цельные, без трещин.
Аплодисменты начались робко. Денис поднял микрофон:
— Автор, выходи.
Я встала под свет. И тут ворвался Артём:
— Она украла мои работы!
Денис кивнул на стены:
— Эти слова — ваши?
— Это монтаж!
Зал рассмеялся. В соцсетях уже разлеталось: «абьюзер».
Через месяц я подписала контракт с музеем. Настя открыла мастерскую «Осколки», где дети учились делать красоту из битого.
Однажды я нашла в старом салоне зеркало, похожее на дедово. Выкупила его. Теперь оно висит в нашей мастерской.
Иногда я сажусь перед ним и смотрю. Как тогда, в детстве.
Недавно ко мне пришла женщина с девочкой.
— Она после аварии. Не говорит.
Девочка молча клеила осколки на рамку. Потом вдруг протянула мне блестящий кусочек стекла.
В глазах матери блеснули слёзы.
Я знаю: боль можно переплавить в свет. А трещины — начало нового узора.
