Входная дверь с привычным звоном отозвалась на приход гостя, и Светлана, всплеснув руками, оторвала взгляд от старых записок. У неё не было никакой волшебной магии, чтобы предвидеть, что сегодня придет её мать.
— Кто там? — крикнула она, на ходу переключаясь на пафос новой жизни, где всё вроде на месте, но нет покоя.
— Открывай, доченька, я! — ответил голос, такой же строгий, как и в её воспоминаниях о детстве, когда мать, Ивановна, заставляла Светлану учиться по линейке, чтобы каждый почерк был графическим шедевром.
Светлана распахнула дверь, и бабушка Ивановна, в своем фирменном синем зиппе, вошла,словно не недавно покидала город Тверь, а проверяла, не превратилась ли Новосибирск в сказку.
— Мама, неужели снова? — она засобиралась сказать, но вспомнила, как в прошлый раз та стояла у двери с подносом яблок, вдруг испугавшись, что её дочь пошла на поводу у сплетен о том, что все городские врачи — коммунисты.
— Что «снова»? — бабушка нахмурилась, как будто это Светлана провинилась, а не вернулась. — Мне казалось, ты будешь счастлива увидеть меня.
Ответной волной эмоций была вспышка гнева, ведь всего пару недель назад она говорила себе, что мать лишь сторожит за сыном Константином, купленным в качестве компенсации за её «странности» в детстве.
— Счастье, мама, — это не рациональное число. Это более чем просто математика, — Светлана уже не помнила, как улыбалась, но пыталась воссоздать улыбку, занятую в её внутреннем архиве.
— Да, я счастлива, — бабушка Ивановна уселась, словно на трон, и сажа с снега на её шапке начала растапливаться под лампочкой, натягивая тень на лицо. — Но я не зря пришла. Я прочла в газете, что у тебя какие-то дела… переезд?
Ответом был молчаливый ужас. Она знала, что мать отреагирует, как отреагировала, но не подумала, что это почувствуется как удар.
— Да, — Светлана с трудом вымолвила. — Работа. Новосибирск.
— Новосибирск? — не веря своим ушам, бабушка Ивановна выглядела как будто только ждала, чтобы отменить это. — А как же Константин и Лена с их детьми? Ты же знаешь, что у нас тут не каждую даму заменит няня.
— Мама, — Светлана почувствовала, как слёзы угрожают, потому что это была не просто ссора. Это был штамп на ноге, который говорил: «Выдержи, будь сильной».
Вспомнив, как брат, уже с женой, но всё еще на кухне, пил чай, и она слишком вежливо помешала их уединённость, Светлана решила, что это тот самый день, когда необходимо дать всем понять, что она — тоже человек.
— Я уезжаю, мама. Это решение принято. А ты… ты должна принять это.
— Как это? — бабушка Ивановна поднялась, как будто это был вызов судьбе, а не дочери. — Я не дам тебя уехать, пока не пойму, что это не мой выбор.
— Тогда пойми, что это мой.
Сердце ломилось, но Светлана знала: каждая маленькая победа над эмоциями — это шаг к новой живой стене, построенной с кирпичиков свободы.
На работе, где она должна была провести первые дни, все были рады, словно она — решённый экзамен. И вот, в этот морозный, снежный день, когда реки Новосибирска дышали ледяным хлыстом, Светлана чувствовала, что это начало.
Со временем, перейдя через смешение двух родительских рептилий (сыновья и дочь) и благодарность невестки за простые слова, Светлана начала понимать, что мать не могла не смотреть, потому что её глаза были заволочены заботой.
Последним звеном в цепи оказался Андрей, мужчина, обнявший её не просто за плечи, а за целое сердце.
Когда Светлана впервые посмотрела на новогодний ужин, образовался союз, где всё казалось возможным. Дома, где когда-то было без того много женской силы, теперь были радостные голоса, и мать, в своём новом откровении, признала:
— Дочь, не стоит бояться. Всё, что ты делаешь — ради тебе самой.
Так, вот и Светлана, и мать, и брат, и невестка, и племянники, и даже Снегурочка — теперь часть чего-то большего. Где каждый — член семьи, но не узел: а складочка в целом.
— О чём ты улыбаешься? — спросил Андрей, заглядывая в детскую, где Марина и её младший брат уже спали, но отпечаток правды остался на стенах.
— О том, что когда поступаешь искренне, — ответила она. — Вот такое уродливое имущество — становится красивым.
