Не хотела жить с невесткой, но судьба распорядилась иначе

Галя Степановна провела ладонью по фартуку, бросает взгляд в духовку. Шарлотка подрумянилась, но еще не готова. За окном скрипнула калитка — это невестка с семьей возвращается с прогулки.

— Бабуля! — звонкий голос пятилетнего Вовки заставил ее улыбнуться. Ради него она терпит всё, даже соседство с Ларисой, своей невесткой.

— Мам, опять у плиты? — Илья, ее сын, зашел на кухню, чмокнул мать в щеку и потянулся к пирогу.

— Руки помой! — Галя Степановна шлепнула его по пальцам.

— Галя Степановна, мы же договорились — сегодня ужин готовлю я, — Лариса встала в дверях, с сумками из «Пятерочки».

Галя Степановна сжала губы. Вот опять, учит, как жить в собственном доме.

— Я отдыхаю, когда готовлю, — отрезала она. — Разве плохо побаловать внука?

Лариса вздохнула и молча принялась разгружать продукты. Илья бросил на мать предостерегающий взгляд — «опять за свое?» Галя Степановна сделала вид, что не заметила.

— Вовка, марш мыть руки! — позвала она внука, демонстративно не глядя на невестку.

Когда-то у нее была своя жизнь. Собственный дом, где она была хозяйкой. Подруги в пятницу заходили на чай с пастилой, во дворе цвели ее любимые георгины, вечерами — сериалы в кресле под пледом. Но всё рухнуло в один день: пожар.

Она до сих пор помнит запах гари, крики соседей, вой сирен. Она стояла на улице в ночнушке, накинув чужую кофту, и смотрела, как пламя пожирает ее жизнь. Тридцать лет — в пепел.

— Мам, поживешь у нас, пока не разберемся с документами, — обещал тогда Илья.

«Поживешь» растянулось на месяцы. Тесная двушка сына, невестки и внука стала ее пристанищем. Раскладушка в зале, утро — складывать постель, весь день — чувствовать себя лишней.

— Бабуль, дай тесто помесить! — Вовка тянет к ней мокрые ручонки.

— В следующий раз, зайка, — она гладит его по голове.

— Но я хочу сейчас!

— Не сегодня, Вова, — вмешивается Лариса. — Бабушка устала. И скоро ужин.

Галя Степановна бросает на невестку колкий взгляд. Опять командует.

— Я не устала, — огрызается она. — С внуком могу заниматься сколько хочу.

— Мам… — Илья устало потирает переносицу.

— Что я такого сказала? — Галя Степановна всплескивает руками. — Я не имею права с внуком быть?

— Имеете, — Лариса говорит спокойно, но пальцы ее сжали пакет молока так, что побелели костяшки. — Просто у Вовки режим.

— Это мой внук! — в голосе Гали Степановны дрожь. — Я сына вырастила — и ничего, человеком вырос!

— Мама, хватит! — Илья бьет ладонью по столу.

Лариса выходит, Вовка прижимается к бабушке, а Галя Степановна чувствует, как слезы подступают к горлу.

Она бы **никогда** не переехала к ним добровольно. Но выбора не было. Страховка едва покрыла ипотеку за сгоревший дом. На новое жилье пенсии не хватало.

— Илюш, я не специально… — тихо говорит она сыну. — Тяжело мне. Всю жизнь сама себе хозяйка, а теперь…

— Я понимаю, мам, — он вздыхает. — Но это и Ларин дом. Ей решать, что можно Вове.

Спор старый, как их совместное проживание. Галя Степановна считает, что невестка душит ребенка запретами: мультики по часам, сладкое — только после супа, никаких перекусов. Чистый произвол.

Поздним вечером, когда Вовку уложили, а Илья доделывает отчет в зале, Лариса стучится в ванную. Галя Степановна расчесывает седые волосы перед зеркалом.

— Можно? — невестка приоткрывает дверь.

— Войди, — неохотно соглашается она.

— Галя Степановна, — Лариса садится на край ванны. — Я понимаю, как вам тяжело. Но поймите и меня. Это мой ребенок.

Галя Степановна хочет огрызнуться — но видит в зеркале ее лицо. Усталое, с морщинками у глаз.

— Я знаю, что ты хорошая мать, — неожиданно срывается у нее. — Но ты слишком строгая.

— У Вовы аллергия на шоколад, — Лариса слабо улыбается. — И врач сказал ограничить сладкое. Это не моя прихоть.

Галя Степановна смущенно молчит. Она тайком сует внуку конфеты, считая запреты блажью.

— Я работаю на двух работах, — тихо добавляет Лариса. — Чтобы копить на трешку. Чтобы у вас была своя комната.

Расческа замирает в воздухе.

— Что?

— Мы с Ильей уже полгода откладываем. Он хотел сделать сюрприз…

К горлу подкатывает ком. Они копят на квартиру… для нее?

— Я не знала, — шепчет Галя Степановна.

— Илья запретил говорить. Но я больше не могу. Мне не нужна война. У Вовы должна быть любящая бабушка. Такая, как вы.

Галя Степановна плачет. Всё: горечь потери, обиды, страх быть обузой — выливается наружу.

— Прости меня, дуру старую… — хрипит она.

— Вы нам не в тягость, — Лариса обнимает ее. — Вы семья.

Наутро Галя Степановна встает раньше всех. Готовит не оладьи со сгущенкой, а овсянку с яблоком — как Лариса.

— Доброе утро, — невестка замирает на пороге.

— Каша по твоему рецепту, — Галя Степановна отводит взгляд. — Не переборщила с медом?

За завтраком она смотрит на сына и невестку. Они любят друг друга, понимает она. Несмотря на усталость, быт и свекровь на раскладушке.

— Ларис, — осторожно начинает Галя Степановна. — Может, покажешь мне, что можно Вове? Я запишу…

Невестка удивленно моргает:

— Я распечатаю список от аллерголога.

Галя Степановна кивает. Те запреты, что казались тиранией, теперь обретают смысл.

Вечером, укладывая Вовку, она рассказывает ему не страшную сказку, как раньше, а добрую.

Выходя из комнаты, она видит Ларису с пакетами.

— Давай помогу, — говорит Галя Степановна.

— Спасибо.И когда Галя Степановна развешивала на балконе выстиранное белье, вдруг поняла, что даже в этой тесной квартире сердце ее теперь не болит — будто нашла не новую крышу над головой, а то, чего не хватало даже в собственном доме: нужность.