Собрала себя заново
— Ты разбила моё зеркало, значит, семь лет будешь мне отрабатывать, — прошипел Артём, хозяин галереи «Стеклянный Ключ», наклонившись так близко, что Катя почувствовала запах его мятного одеколона.
Осколки венецианского зеркала звенели под её ботинками, отражая свет софитов, будто сотни крошечных вспышек. В горле стоял ком: можно пережить что угодно, но не хруст стекла, когда знаешь, что цена рамы равна зарплате за год.
— Я заплачу, — выдохнула она.
— Чем? Своими кривыми витринами? С сегодняшнего дня работаешь бесплатно, пока не отработаешь долг.
Пятнадцать лет назад маленькая Катя сидела в мастерской деда-зеркальщика и ловила отражения в обрезках стекла. Дед угощал её пряниками и говорил: «Зеркало хранит правду. Иногда страшно смотреть, но если не боишься — увидишь себя». Когда деда не стало, мать продала лавку; Катя уехала в Москву учиться на дизайнера и подрабатывала оформлением витрин. Там её заметил Артём — высокий, харизматичный, обещал персональную выставку в обмен на «несколько эскизов».
Сначала он называл её «музой», целовал руку после удачных проектов. Потом начал критиковать: «Тени слишком холодные, добавь тепла». Неприятно, но терпимо. К весне тон изменился: «Какая тебе фактура, если даже размеры путаешь?» Потом пошли штрафы за «испорченные материалы». Катя успокаивала себя: «Он строгий, потому что верит в меня».
В тот июньский вечер она переставляла подиумы для новой экспозиции. У входа стояло главное сокровище Артёма — зеркало XVIII века в раме из сусального золота. Сантиметр, всего сантиметр — и тележка задела раму. Треск, пауза, дождь осколков.
— Ты понимаешь, что это был лот для аукциона? — кричал Артём так громко, что заглушал сигнализацию.
— Я восстановлю, — бормотала Катя, собирая осколки, — найду реставраторов…
— Три миллиона рублей, если ты не в курсе. Или семь лет работы. Выбирай.
В подвале галереи, где не ловился интернет, Катя собирала инсталляции по его эскизам: лампы-призмы, столы-линзы. Артём подписывал работы только своим именем. Вечером она возвращалась домой, открывала ноутбук и собирала фотографии разбитого зеркала в цифровой коллаж: искала в хаосе линии, где трещины складывались в лицо.
Раз в неделю к ней заходила Оля, керамистка из соседней мастерской.
— Ты где пропала? В чате молчишь.
— Долг отрабатываю, — отмахивалась Катя.
Оля оглядела её потёртые ладони.
— Знаешь, как делают витражи? Стекло нагревают до предела, а потом резко охлаждают. Без этого не будет узора.
— Поэтично, — усмехнулась Катя.
— Поэзия поэзией, но у меня на складе куча битой керамики. Бери, если хочешь. Осколок к осколку — и получится что-то новое.
Осенью в город приехал куратор фестиваля «Свет и Тени» — Дмитрий Волков. В галерее ему показали работы Артёма; Дмитрий вежливо кивнул, но взгляд задержался на корзине с битым стеклом.
— Кто этим занимался?
— Отходы, — быстро сказал Артём. — Никому не нужны.
Катя подняла голову:
— Мне интересно.
На улице Дмитрий подошёл к ней:
— Покажите то, что никому не показываете.
— Если он узнает, меня уволят.
Он протянул визитку.
— Тогда встретимся там, где его нет. Завтра в восемь, платформа №3.
Платформа была пуста, только старые часы тикали под крышей. Катя развернула на планшете 3D-модель: огромная треснувшая маска, внутри которой зрители идут через лабиринт зеркал. Лучи проекторов скользят по осколкам, складывая фразы: «ты неудачница», «ты должница», «ты никто». Чем ближе к центру, тем слова тают, и остаётся только чистое отражение.
Дмитрий молчал, потом тихо сказал:
— Это не инсталляция. Это исповедь. Давай сделаем.
— У меня нет денег, нет материалов, всё стекло — его.
— Материалы найдём. А насчёт разрешения… решать тебе.
Первые недели они собирали «мусор»: старые зеркала из гостиниц, битую керамику Оли, рамы с блошиного рынка. Ночами Катя резала стекло за заброшенным заводом, училась шлифовать края. Оля обжигала керамические фрагменты, чтобы они держались крепко.
Однажды ночью появился Артём.
— Говорят, ты что-то строишь на вокзале. Мои зеркала воровать вздумала?
— Те, что я разбила? Уже оплатила, — Катя протянула квитанции: последние месяцы она жила на лапше, но каждый аванс отправляла реставратору.
— Без моего имени тебя никто не знает. Хотела быть художником — будь, но после суда за кражу станешь мемом.
— Попробуй. Судьи любят зрелища.
Ночь открытия. Заброшенный вокзал залит синим светом. Очередь тянется вдоль рельсов, у входа раздают наушники. Катя прячет дрожащие руки в карманы.
— Дыши, капитан, — шепчет Оля и хлопает её по плечу.
Внутри лабиринт зеркал пахнет пылью и канифолью. Люди идут осторожно, будто отражение может укусить. На стенах вспыхивают фразы: «моль блеклая», «серая мышь», «семь лет в долгу». Эти слова Катя записывала в подвале, когда Артём кричал на неё.
В центре — круглая площадка. Там только белый свет. Выйдя из туннеля оскорблений, зритель видит себя цельным: без трещин, без надписей. Тишина.
Аплодисменты начинаются медленно, будто люди заново учатся хлопать. Из толпы выходит Дмитрий:
— Автор, выйдите.
Катя поднимается на площадку. Свет падает на её лицо, крошечные осколки на куртке сверкают радугой.
И вдруг в зал врывается Артём.
— Все осколки — мои! Она украла проект!
Дмитрий берёт микрофон:
— Скажите, это ваши слова? — указывает на бегущие по стенам фразы.
Артём моргает.
— Это монтаж! Клевета!
Зал смеётся. Кто-то кричит: «Здравствуй, своё отражение!» ВКатя взяла стакан горячего чая, посмотрела на свою выставку и поняла: даже самое разбитое зеркало может отражать свет, если правильно собрать осколки.
