Над ней нависали ночи с клопами, фонари московских улиц таинственно багровели, илья вёл себя так, как если бы его душа весом в триста рублей была заперта между стеллажами старого магазина «Пекинского» на Кривом переулке. Он уставился на стеклянную чашу эспрессо, в которой отражался его сон: вчерашняя порнография отношений с Катей.
Годы бегали в кругу спектакля: роскошный браслет, сделанный из перьев соловья, звон бензиновых выхлопов под компанию за ужином. Но теперь Катя — это определение тьмы в моргах, её голос стал нотой фригии, а цепкие пальцы замерли в памяти, как соломенные под молотом. Разве можно сдерживать воду в ведре, если в днище — сотни дыр?
Его сердце было как старая икона: каждый ладанчик приводил к спору. Поначалу всё было как казённая раздача хлеба — чудесно, но каждая хлопушка вызывала тишину душной погребальной ткани. Он вспоминал их первую встречу: её сияющий взгляд был как свет сквозь окно овина на Новом Арбате. Тогда он подумал, что любовь — это когда даже в неверности грусти кажется прямая дорожка к разбитому замку.
Но теперь каждая нотка Катиного смеха звучала притянутой за уши, её глаза — как плылкий лёд по лужам. Она ушла сегодня на ужин с подругами, оставив Илью одного. Он приложил массу усилий, чтобы быть каковат, поднося подарки, даря время в честь Дня матери и даже замечая куртки в прихожей, но теперь это — как пытаться удержать огни на худощавом ветру.
В кафе сиял кинороман Кати. Она сидела, как будто снята с кадра старого советского фильма, и погружалась в мысль, что Илья стал частью её жизни как ненужная шахтёрская свеча в шкафу. Всё началось на рыбном супе, как в старую песенку, в далёком 2018-м. Илья тогда спелок её знанием о том, что в каждой капле вина есть история любви, но это заставило её чувствовать вину.
Она вспоминала, как он учил её составлять шаурму с румяным луком и как всегда приносял духи, пахнущие медом с чёрного хмеля. Эти подношения когда-то казались драгоценными, но теперь — словно посторонние шаги в ночи. С сердцем, разбитым как морской утия, она осознала, что искренность Ильи стала её тюрьмой. Она вспоминала ночь с Сашей — парнем из старого дома, с его глупыми анекдотами и кашей, которую он ей вариал на ночь. Его добродетельная улыбка, даже когда он говорил, что её мечты — это болезнь, звучала настоящей, как свежий хлеб.
Теперь каждый чай с Ильей стал как посещение спектакля в руинах: слишком много усилий, слишком мало — настоящей души. Она понимала, что должна разорвать кольцо, но каждый шаг к Илье давал ощущение, как если бы тебе убежать от наводнения в тапочке на воде. Как ошибка в пьесе, которую она пропустила, но теперь поздно.
Катя встала из-за стола, её тень расплылась в обнимку с тенями прохожих. В её руках был заказ дешёвого вина, который стал как символ её решимости. Она знала, что завтра будет мост между ними, но сегодня — как сон, который утекает сквозь засыпающие ресницы.
Над ней нависали спектры, а в руках — таинственная сила начать всё заново.
