Екатерина Ивановна шла по улочкам подмосковного городка, направляясь за внучкой в школу. Лицо её сияло, а каблуки постукивали по тротуару, будто вновь перенося в далёкие годы молодости, когда жизнь казалась бесконечной песней. Сегодняшний день был особенным — она наконец получила ключи от собственной квартиры. Просторная однушка в новостройке, о которой мечтала все эти годы. Два года строгой экономии, каждая копейка на счету. Продажа старой дачи в Тверской области покрыла лишь половину стоимости, остальное добавила дочь Ольга, но Екатерина Ивановна поклялась вернуть деньги. В свои семьдесят два она обходилась половиной пенсии — детям деньги нужнее, у них вся жизнь впереди.

В школьном холле её ждала внучка Света, третьеклассница с рыжими косичками. Девочка бросилась к бабушке, и они зашагали домой, обсуждая школьные новости. Восьмилетняя Света была для Екатерины Ивановны самым дорогим существом на свете. Ольга родила её поздно, в тридцать восемь, и тогда же попросила мать о помощи. Екатерина Ивановна не хотела покидать родную дачу, где каждый уголок хранил воспоминания, но ради семьи собрала вещи. Она переехала ближе, взяла на себя заботы о Свете — встречала из школы, оставалась до вечера, пока родители на работе, а потом возвращалась в свою скромную квартирку. Оформлено жильё было на Ольгу — так, для надёжности, стариков ведь легко обмануть. Бабушка не возражала: просто формальность, думала она.

— Бабуля, — вдруг сказала Света, глядя на неё огромными глазами, — мама сказала, что тебя нужно отправить в дом для престарелых.

Екатерина Ивановна замолчала, будто её облили холодной водой.

— Куда, внученька? — переспросила она, чувствуя, как ноги становятся ватными.

— Ну, где живут старики. Мама говорила папе, что тебе там будет хорошо, скучать не будешь, — шёпот девочки резал, как нож.

— Да мне и здесь хорошо! Лучше в санаторий съезжу, подышу воздухом, — голос бабушки дрогнул, а в висках застучало. Она не верила своим ушам.

— Только не говори маме, что я тебе рассказала, — прижалась к ней Света. — Я ночью услышала, как они разговаривали. Мама сказала, что уже договорилась, но заберут тебя попозже, когда я подрасту.

— Не скажу, родная, — прошептала Екатерина Ивановна, открывая дверь. Руки тряслись, в глазах потемнело. — Что-то мне нехорошо, голова кружится. Прилягу, а ты разденься, ладно?

Она опустилась на диван, чувствуя, как сердце готово выпрыгнуть из груди, а комок в горле не даёт дышать. Детские слова разбили её мир вдребезги. Это была правда — жестокая, бесспорная правда, которую ребёнок не мог сочинить. Через четыре месяца Екатерина Ивановна собрала чемоданы и уехала обратно в Тверскую область. Теперь она снимает там небольшую комнату, копит на домик, чтобы обрести хоть какую-то опору. Старые подруги и дальние родственники поддерживают, но внутри — пустота и боль.

Кто-то осуждает её, перешёптывается: «Сама виновата, надо было поговорить с дочерью». Но Екатерина Ивановна знает истину.

— Дети не врут в таких вещах, — твёрдо говорит она, глядя в окно. — Поведение Ольги всё объясняет. Она даже не поинтересовалась, почему я уехала.

Видимо, дочь догадалась, но молчит. А бабушка ждёт. Ждёт звонка, объяснений, хоть слова, но сама не берёт телефон — гордость и обида сковывают крепче цепей. Вины за собой она не чувствует, но сердце разрывается от этого молчания, от предательства самых близких. И каждый день она задаётся вопросом: неужели вся её любовь и жертвы стоят вот этого? Неужели старость обречена быть такой одинокой и горькой?