Дочь двух отцов…
Помню, у нас в селе Глухове свадьбу гуляли. Катюшка, дочь Надежды, замуж шла. Ну и красавица — загляденье! Платье белое, без выкрутасов, а глаза горят, будто две звезды в морозную ночь. Вся деревня сбежалась — кто посмотреть, кто поздравить. Но самое трогательное было, когда её к жениху вели.
Представляете, подвели её к импровизированному алтарю под старой березой сразу два отца.
Первый — Сергей, муж Надежды, вёл её под руку. Мужик крепкий, как дуб, руки в мозолях, а смотрел на Катю так, что у самого стынет сердце от умиления. Вёл бережно, будто нёс невесту через всю жизнь, а не просто к жениху.
А второй отец был на потёртой чёрно-белой фотокарточке, которую Катя прижимала к платью. С карточки улыбался молодой парень — Андрей, её родной папа. И никто в Глухове даже бровью не повёл, потому что все знали эту историю. Историю о дружбе крепче дуба и о любви, которая согрела два осиротевших сердца.
Ах, помню я этих сорванцов, Сергея и Андрюху. Не разлей вода — вот про них! Где один, там и второй. На рыбалку — вместе. В лес за ягодами — плечом к плечу. На деревенские посиделки — тоже в паре, как братья. Разные они были. Андрей — душа компании, балагур, за словом в карман не лез. Возьмёт баян — вся молодёжь вокруг! А Сергей — тихий, как вода. Молчал чаще, но если уж скажет — так сразу в яблочко.
А потом к нам в Глухово приехала Надя, к бабке на лето. Худая, как тростинка, коса до пояса. И Андрей наш с ума сошёл. Витает вокруг неё, букеты ромашек таскает, частушки под окном орет. А Сергей рядом ходит, вздыхает исподтишка да другу подыгрывает. То лестницу подержит, пока тот к окну карабкается, то от соседского цепного пса отвлечёт. Рад за товарища, хотя ясно — и ему Надька запала. Но дружбу не предашь.
Сыграли свадьбу. Жили — как в сказке. Я к ним частенько забегала — то давление померить, то просто поболтать. Дом у них — полная чаша. Не деньгами, нет. Добротой. Пахло пирогами, детский смех заливисто звенел. Родилась у них Катя — вылитый Андрей, только с Надькиной улыбкой. Он в ней души не чаял. На руках носил, колыбельные пел хрипловатым голосом. А Сергей стал для их семьи как ангел-хранитель. То крышу починит, то дров наколет, то с Катюшкой посидит, пока молодые в райцентр съездят. Был не просто друг — родня.
А потом… Ох, голубушки… Беда всегда стучится нежданно. Поехал Андрей на своём «жигулёнке» в райцентр — да не вернулся. На скользкой дороге занесло…
Что тут началось — не описать. Надя ходила, как тень, будто из неё душу вынули. Молчала неделями, только в стену смотрела. А Катя, малышка трёх лет, бегала к калитке и кричала: «Папа!» Даже камень заплачет.
Вся деревня, конечно, помогала. Но Сергей… Он просто поселился у них на крыльце. Не в доме. Молча чинил забор, который Андрей не успел доделать. Молча колол дрова. Приносил крынку молока, каравай хлеба, ставил у двери и уходил. А по вечерам, когда Надя рыдала в подушку, он сажал Катю на колени, катал на спине, как на лошадке, и рассказывал ей сказки. Сказки про её папу — самого сильного, самого весёлого на свете. Не давал ей забыть.
Прошёл год, другой. Горе потихоньку притупилось. Надя начала возвращаться к жизни. И всё это время рядом был Сергей. Он не говорил красивых слов, не клялся в вечной любви. Он просто был. Его молчание было громче всяких клятв. Он научил Катю кататься на велосипеде — том самом, что Андрей купил на вырост. Водил её на речку, показывал места, где они с Андреем рыбачили. Стал для неё целым миром.
Помню, забегает как-то Надька ко мне, глаза блестят, но не от слёз — от какого-то светлого изумления.
— Марковна, — шепчет, — представляешь, сидим ужинаем. Катя ложкой стучит и вдруг говорит так серьёзно: «Мама, а дядя Серёжа — это мой второй папа? Папа Андрей на небе, а папа Серёжа — тут?»
Я смотрю на неё, а у самой ком в горле.
— Ну и что ты? — спрашиваю.
— А я?.. Смотрю на Сергея, а он сидит, белее стены, ложку в руке держит, а по щеке слеза катится. Первая за все эти годы. Я его обняла сзади и Кате кивнула. Да, мол, дочка. Да.
Так и стали жить. Без шума, без пышной свадьбы. Просто — семья. И никто в деревне даже косо не посмотрел. Потому что все видели — это не предательство. Это продолжение. Сергей трепетно хранил всё, что было связано с Андреем. На стене так и висел его портрет. И каждый год, в день рождения, они втроём пекли его любимый вишнёвый пирог и шли на кладбище.
Сергей вырастил Катю как родную. Любил её тихой, но безграничной любовью. И научил её помнить первого отца. У неё в сердце хватило места для двоих.
И вот стою я на этой свадьбе, смотрю, как Сергей передаёт Катю жениху, а потом поправляет у неё на груди фотографию в рамке. И вижу, как по его щеке снова, как много лет назад, катится редкая мужская слеза. Не от горя — от выстраданного счастья.
Они танцевали. Катя сначала с женихом, а потом пригласила Сергея. А он, покружив её, подвёл к Наде, взял фотографию Андрея и сказал так, что все услышали:
— Ну что, брат, теперь твой черёд с дочкой танцевать.
Катя взяла фотографию обеими руками, будто хрусталь. Прижала к сердцу, к платью. И медленно закружилась одна.
Но, может, и не одна.
Все смотрели на девушку в белом, которая танцевала самый важный танец — с памятью, с любовью, с тем, кто подарил ей жизнь и эти звёздные глаза.
Надя смотрела на неё, беззвучно шевеля губами, а по щекам текли тихие слёзы. А Сергей стоял рядом, руку на её плече,И когда последний аккорд смолк, все вдруг поняли — вот оно, настоящее счастье, которое не умирает, а просто переходит из рук в руки, как самая драгоценная семейная реликвия.
