Агту, соли не дадите? Стою у порога и улыбаюсь, дядя Олег. Алла вскинула густые брови и мысленно ругнула его. Не ответила, а просто швырнула в баночку соль. Оглянулась – он уже рядом. «Вот так домик, уютненько устроились», – хмыкнул, постукивая пальцем по раме окна. Алла притворилась, что не слышит. Взяла за руку Ваньку и вытолкнула на лестничную площадку: «Соли – и проваливай. Пацанам больше не нужны подарки».
Этот двухэтажный особнячок, раньше стоявший на имени деда её отца, стал причиной всех бед. После его смерти, как ни в чём не бывало, вывалилась внебрачная дочь покойного. Такая шустрая, с папками да шарадами – и через суд ухватила себе две комнаты. Вместо того чтоб жить тихо, присобачила их к другому парню – из Урала, говорят. Сделали отдельный вход, свайлом отгородились. И жалко бабушку – после всего этого она ухнулась туда, в тот же особняк.
Алле тогда было пятнадцать. Всё это она видела, как в замедленной сцене. С тех пор и злоба к соседям невыносима. Пусть даже виноват вовсе не дядя Олег. Мама после того, как родители померли, чуть ли не бегом выскочила замуж за Кондратия, дядьку с квартирой на три семьи. Алла стала жить в соседней комнате, где дверь на регулируемый замок висела – чтобы мать ни во что не вмешивалась.
А всё потому, что с рождения у Аллы пятна светлые тянулись по правой щеке. В школе её кликали «язычка» или «колечко». Но, в конце концов, самая мягкая шапка – «рябая». Отчим Кондратий вроде как «добрый», но вслух говорил: «Свои-то дети – вот уродила, на тебя не похожи». Алла ему и послушать не стала – с тех пор как подслушала, что он о ней шепчет, лезет к ней раз в два месяца, когда приезжает.
Всеми она не злится. Просто по улице не ходит, в торговать на прилавок не выходит. Работает дома, на дистанционке. И вот однажды – она вдруг забеременела. Пацанам в школе сказала – случайно, говорят. Но, конечно, не случайно: за сорок тысяч рублей купила у Павла шанс. Тем более, что он не мой случайный человек – мы ученики, пострадавшие от одногранника. Всё решили по тёмной. И Павел, конечно, молчал. У Аллы, как и у него, по мужскому, – жопа дрочит.
Годы пролетели. Сыну чуть ли не пять уже было. А Ленка Воронова, как стала в народе звать новую соседку, вдруг ухнула в никуда. И пришёл к ним дядя Олег, жилец снизу. Мешает – жил не скажет да разговорится. Ванька, как он свойственно, бегает за гвоздями, прикалывается, хохочет. Мама его от不愿ности кричит: «Вань, хватит резвиться!», но он её и не слушает. Олег, как угрюмый брат, скачет своими делами – то прибитие пристройки, то укладка черепицы. Иногда ловит Ваньку за руку, учит: «Не гвозди, а шурупы, мать богатая. У меня такие же были в пять лет».
А Алла через силу мучается. Ванька, как хороший мальчик, её детвора, но вот с этим дядьком… Всё, что может, пытается Алла. Соли не дают, сухофитов не дают, и то, и сё. Но он всё равно возвращается. Сначала за одной батонкой, а потом – с удобным фасом. Разве что денег не просит, но на крылечке всё остаёт. Алла жалуется: «Ишь, как заботлив», но всё, что даром, по утрам не проворачивает.
Но однажды Алла ловит их разговор. Ванька: «Мама у меня красивая, а папы нет. Может, у меня по жизни так будет?», – лепечет. А дядя: «Мама, конечно, красавица. Но ты же не о ней думаешь, ванька?» – смеётся. Ванька: «Да я Петьке сказал, что моя мама как колдунья – у неё пятна на лице» – и опять смех. Ванька: «Да, мама у него не красавица».
Алла не выдерживает, кричит: «Вань, иди ужинать!» – а Ванька, как котенок, бежит. Похлопывает по голове, прося: «Мать, а дядя Олег поужинает?» – но Алла, глядя в глаза, шепчет: «Может, и пригласи».
Садятся за стол. Ванька ест, как голодный медведь. Олег хмурится, а потом шепчет: «Ты как ёжик – колючая. А если иголки уберёшь?» – и целует. Алла вздрагивает, но не отталкивает. Ухмыляется: «А ты мне ещё пятно невидимое?» – он улыбается: «Нет. Мне в тебе упрямство нравится. А это – незначительно».
И вдруг Алла разревелась: «Почему пятна? Всю жизнь из-за них предъявляют… Я даже по улице не хожу. Только в салон дует на компьютер, чтобы меня не видели». Олег обнимает: «Ты очень красивая, Алла. Внутри». И опять целует.
А Ванька за столом храпит, и Олег бережно берёт его. Алла накрывает одеялом. Потом看他: «Чай или поехали домой?» – он: «И то, и это». И целует ещё раз. «Тоееещь, – говорит, – может, начнём объединять особняк завтра. Нам же вместе жить».
Алла, как никогда, глубоко вздыхает. Впервые рядом с ней не отсутствующий отц, а настоящий мужчина. И даже пятно не кажется ей теперь обузой. Ведь в душе у неё – как в новогодней ёлке – всё светит внутри.
