Дождь стучал в стеклянную крышу огромного дома под Москвой. Внутри у печки стоял Марк Волков. Пил черный кофе, глядя языки пламени.
Тишина была ему привычна – она живет в таких домах, даже больших. Успех принес деньги, но не покой.
Стук в прихожей. Марк нахмурился. Не ждал никого. Прислуга на выходном, гости редкость.
Поставил чашку, открыл дверь. Там стояла женщина, промокшая до нитки, с девочкой лет двух. Одежда потертая, глаза пустые от усталости. Девочка молча цеплялась за ее свитер.
«Простите за беспокойство, барин, – голос дрожал. – Не ела два дня. Уборкой отработаю – хоть поесть мне да ребенку».
Волков застыл. Сердце сжалось – не от жалости, от неожиданности. «Люда?» – выдохнул.
Она подняла взгляд. Губы разомкнулись. «Марк?»
Время свернулось. Семь лет назад она исчезла. Без предупреждения, без прощанья. Как сквозь землю провалилась.
Он отступил, оглушенный. Последний раз Люда Соколова была в красном сарафане, босая в его саду, смеялась так, будто боли не существует. А сейчас – в лохмотьях.
Грудь сдавило. «Где ты была?»
«Пришла не для встреч, – с надрывом в голосе. – Еды надо. Пожалуйста. Сразу уйду».
Он посмотрел на девочку. Русые кудри. Глаза синие. Как у матери. Голос сорвался. «Моя?..»
Люда не ответила. Отвела взгляд. Марк шагнул в сторону. «Заходи».
Внутри тепло обняло. Люда стояла на паркете неловко, стекала дождевыми каплями, пока Волков знаками велел повару подать еду.
«Прислуга еще есть?» – тихо.
«Конечно. Все есть, – откликнулся он, не скрывая лезвия в голосе. – Кроме ответов».
Девочка взяла миску клубники со стола, застенчиво разглядывая.
«Спасибо», – прошептала она.
Он слабо улыбнулся. «Как зовут?»
«Надя», – еле слышно выдавила Люда.
Имя ударило под дых. Надежду они выбрали когда-то для дочери. Когда все было хорошо. До того, как рухнуло.
Марк медленно сел. «Начинай. Почему ушла?»
Люда замялась. Потом села напротив, прикрывая Надю. «Узнала о ребенке в ту же неделю, что твоя фирма на биржу вышла. Ты работал по двадцать часов, спал урывками. Не хотела быть обузой».
«Это был мой выбор», – резко.
«Знаю, – прошептала она, вытирая глаза. – Потом… рак нашли».
Сердце Марка упало.
«Вторая стадия. Врачи не знали, выживу ли. Не хотела, чтоб ты выбирал между фирмой и гибнущей невестой. Ушла. Родила одна. Химию прошла одна. И выжила».
Он онемел. Злость и горечь крутились внутри. «Не доверилась? Помочь?» – наконец спросил.
Глаза Люды наполнились слезами. «В себя не верила».
Надя дернула мать за рукав. «Мама, спать хочу».
Волков опустился перед ней на колени. «В теплой кроватке поспишь?»
Девочка кивнула. Он повернулся к Люде. «Не уйдешь сегодня. Гостевую приготовлю».
«Мне нельзя здесь».
«Можно. И будешь, – твердо. – Ты не прохожая. Ты мать моей дочки».
Она застыла. «Значит… считаешь ее своей?»
Марк поднялся. «Не нужны анализы. Вижу. Она моя».
Вечером, когда Надя уснула наверху, Волков стоял на балконе, глядя на небо, разрываемое молниями. Люда подошла, кутаясь в халат от горничной.
«Не хотела жизнь сломать», – сказала.
«Не сломала, – ответил он. – Себя вычеркнула».
Молчание растянулось.
«Не за милостью пришла, – добавила Люда. – От отчаянья».
Марк повернулся к ней. «Ты была единственной, кого любил. Ушла, не дав за тебя сражаться».
Слезы потекли у нее по лицу. «Все еще люблю. Даже если ненавидишь».
Он не ответил. Вместо этого посмотрел на окно, где спала Надя. Наконец сказал: «О
Дождь стучал по высоким стеклянным сводам особняка миллиардера под Петербургом. У камина я пил крепкий кофе, наблюдая за танцем огня. Привык к тишине — она царит даже в таких огромных домах. Успех принёс деньги, но не покой.
Глухой стук в прихожей заставил нахмуриться. Гостей не ждал — у прислуги выходной. Открыл дверь и замер: на пороге стояла промокшая женщина с девочкой лет двух. Одежда потрёпана, взгляд пустой от усталости. Малышка прижималась к маминому свитеру.
«Извините за беспокойство,» — голос её дрожал. — «Двое суток без еды… Уберу дом за тарелку супа мне и дочке.»
Сердце сжалось — не от жалости, а от узнавания. «Лена?» — вырвалось шёпотом.
Она подняла глаза. «Юлиан?»
Семь лет назад она исчезла. Без слов, без прощанья. А теперь… в рваном пальто. Последний раз видел её босиком в саду, в красном платье, смеющейся на всё лето.
«Где ты была?»
«Пришла не для встреч,» — отвечала, глотая слёзы. — «Накорми нас — уйдём сразу.»
Взгляд упал на девочку. Русые кудри. Глаза васильковые — точь-в-точь мамины.
«Она… моя?»
Лена отвернулась. Я шагнул в сторону: «Заходите.»
В холле их обняло тепло. Она неловко стояла на мраморе, оставляя мокрые следы, пока я звонил повару.
«Прислугу держишь?» — тихо спросила.
«Конечно. Всё есть.» — не скрывая горечи. — «Кроме ответов.»
Малышка взяла с подноса блинчик, застенчиво пробормотав: «Спасибо.»
«Как зовут?»
«Олеся,» — прошептала Лена.
Имя ударило под дых — так мы мечтали назвать дочь, когда всё было хорошо. До того, как рухнуло.
«Объясни. Почему ушла?»
Она опустилась в кресло, прикрыв Олесю.
«Узнала о беременности в неделю, когда твоя компания вышла на биржу. Ты не спал сутками. Не хотела обузой.»
«Это было моё решение!»
«Знаю. Но потом… рак.» Сердце оборвалось. «Вторая стадия. Не хотела выбирать между умирающей девчонкой и твоим бизнесом. Ушла. Родила одна. Химия одна. Выжила.»
Гнев и боль сплелись внутри.
«Думала, я не помог бы?»
«Сама в себя не верила.»
Олеся потянула маму за рукав: «Спать хочу.»
Я присел перед ней: «Хочешь в мягкую кровать?»
Кивнула. Повернулся к Лене: «Останетесь на ночь. Гостевую приготовлю.»
«Не
В лучах закатного солнца он обнимал Юлию и Лену, чувствуя, как его когда-то огромный холодный дом наполняется тем самым теплом, которого так не хватало все эти годы.
