— Ты уже закончила убирать ванную, Тая? — донеслось с кухни.
Хрупкая девочка, с волосёнками, свалявшимися в паклю, вышла, потупившись, с поморщенными от воды пальчиками. Всего-то девятый годок ей шел. Девятый! А она уже знала, как доместосом пользоваться, как драить полы во всей квартире и как уклониться от маминой затрещины за «криворукость».
Впервые я её заметила вечером у своего тогдашнего кавалера. Она юркнула в сторону, глазёнки в пол уставила, проскользнула мимо как привидение.
— Это чья мелкая? — спросила я его. — Дочка. Гостит пару недель… Да мать её, стерва, не велит в воспитание встревать. Не связывайся.
Но я ввязалась.
Вот однажды присела рядом, пока она пузатую кастрюльку скребла:
— Заплести косички помочь?
Тая замешкалась, смотрела будто на инопланетянку.
— Больно будет? — прошептала.
— Клянусь борщом, едва трону!
Она притихла на краешке табуретки, словно не верила в подвох. Я распутывала её прядки терпеливо, нежно, с дурацкими сюсюканьями. Когда дело дошло до зеркала, она пальчиком причёску трогала — словно бриллиант нашла.
С того дня всё завертелось. Хвостиком за мной таскалась, расспрашивала про шмелей и футбол, хохотала над анекдотами.
А я… ну не дано мне было детей, хоть докторские ультразвуки головой об стену бей. А она глядела так, будто фарш в блинах дома ждёт.
Потом у неё с кровной мамашей терпенье лопнуло. Соцработником я была — знала законы. Судилась. Рыдала. Стыдобой горела. Но победила.
Удочерила. Отца гнала с подзатыльниками, ибо плевал он бычком на ребёнка. А с ней осталась.
Скоро пятнадцать стукнет. Каждое утро душит в объятиях: «Мамоооока!»
Ну а я, грешным делом, думала сарафанное радио врёт про родительское счастье. Ан нет — вот же моя краса напоказ щёки надула.
— Помнишь, как ты мне косички в первый раз плела? — спросила вчера.
— М-м, — кивнула я с полным ртом пирогов. — А ты мне в тот день птиц в душе разбудила.