Вот же, слушай какую историю перескажу. Дмитрий Степанович — суровый мужик. У него лавка, что сорок лет без единого пропущенного дня держалась. Точный, работящий… да отчуждённый.
Два сына было: Артём да Сергей. Но со старшим, Артёмом, всегда жёстче был.
— «Мужчины не плачут», — говаривал.
— «Не будь слабаком. Не будь как мать твоя».
Когда Артём в консерваторию поступил учиться игре на балалайке, Дмитрий Степанович взбеленился.
— Да разве это дело?! Зря время переводишь!
Так разругались, что Артём из дому ушёл. Не вернулся. Годы прошли. Дмитрий Степанович не искал. Гордость, говорили иные. Боль затаённая, считали другие.
Сергей, младшенький, навещал отца. Но всякий раз заставал его за разглядыванием пустого стула напротив старого телевизора КВН.
— Пап, а этот стул?
— На тот случай, как брат вернётся.
Не признавался вслух… но ждал его.
Заболел как-то Дмитрий Степанович. Не ходить смог. Сергей к себе перевёз. Стул всё так же на месте стоял. Вечно пустой.
В четверг под вечер стук в дверь.
Артём. С бородой, с усталыми глазами… но с той же мальчишеской улыбкой.
Балалайку нёс.
Переступив порог, отец глянул на него… и разревелся.
В первый раз отроду.
Рыдал, как дитя малое, как отец, как человек.
И молвил:
— Прости меня, сынок… Не умел я тебя по-настоящему любить-то.
Артём присел на тот самый стул.
И заиграл.
Мелодию старую сыграл… ту, что когда-то сложил о бате да о пустом стуле, что всё ждал да ждал, не опустевая вовсе.
И ведь верно: гордыня мосты рушит, а любовь настоящая дорогу обратно всегда сыщет. Знаешь, иной раз пустой стул сильнее тысячи слов кричит.