«Ты закончила уже с ванной, Света?» – кричал отец из кухни.
Девочка – маленькая, худенькая, с колтунами в волосах – вышла, опустив голову, пальцы сморщены от уборки. Всего девять лет. Всего девять. Но она уже знала, как хлоркой мыть, как полы драить до блеска и как избегать шлепков матери за «не так».
Впервые я ее увидел у тогдашней девушки. Девочка шарахнулась. Глаз не поднимала. Пробежала мимо словно тень.
«Кто это?» – спросил я ее отца.
«Моя дочь. Наездами бывает… Но мать не позволяет сближаться. Та еще стерва, не лезь».
Но я влез.
Как-то опустился перед ней на корточки, когда она посуду мылила.
«Давай расчешу?»
Она замешкалась. Смотрела словно на инопланетянина.
«Больно будет?» – выдохнула она.
«Нет, клянусь. Осторожно».
Она присела тихонько, будто недостойна такого внимания. Распутывал колтуны терпеливо, с нежностью, что сама из души пробивалась. Закончив, она подошла к зеркалу, трогала прическу словно клад.
С того дня всё переменилось. Стала ходить за мной по пятам. Задавать вопросы. Смеялась над шутками.
А я… Детей иметь не мог. Врачи твердили это чёртовски холодными словами с диагнозами. Но она смотрела на меня так, словно я был её отцом.
Позже обстановка с матерью стала невыносимой. Как соцработник, я знал законы. Боролся. Рыдал. Сердце разрывало. Но получилось.
Оформил опеку. Бросил ту женщину – ей было наплевать по-настоящему. Остался с дочкой.
Сейчас ей четырнадцать. Каждое утро обнимает и шепчет: «Пап».
А я, думавший, что отцовство не для меня… Теперь у меня самая прекрасная дочь на свете.
«Пап, помнишь, как ты меня первый раз расчесал?» – спросила она на днях.
«Помню», – улыбнулся я.
«В тот день, – тихо добавила она, – ты вроде бы и мне душу причесал».
Вот и выходит – самые маленькие зерна заботы, брошенные в каменистую почву детства, иногда дают корни крепче дуба. Сила не в крови, а в том, чтобы не пройти мимо чужой боли.