**Обида на всю жизнь**
— Не смей ко мне прикасаться! — взвизгнула Любава, отшатнувшись от протянутой руки сестры. — Двадцать лет назад надо было думать!
— Любка, ну выслушай меня, — молила Светлана, застыв на пороге с увядшими ромашками в руках. — Я же не нарочно тогда…
— Не нарочно?! — голос Любавы дрогнул, превращаясь в крик. — Ты увела у меня жениха за неделю до свадьбы! За неделю, Светка! Платье уже шипело в шкафу, гости объелись бы блинов!
Светлана попыталась переступить порог, но Любава преградила путь, вцепившись ладонью в косяк.
— Уходи. Мне нечего сказать.
— Но мама умирает! — вскрикнула Светлана. — Она хочет видеть нас вместе перед смертью!
Лицо Любавы оставалось каменным, лишь пальцы сжались белее.
— Надо было думать, когда ты с Артёмом целовалась у неё на глазах в мои именины.
Светлана бросила цветы на пол, смахивая слёзы вязаной варежкой.
— Люба, я виновата. Но прошло столько лет…
— Для меня — будто вчера, — отрезала Любава и захлопнула дверь.
Спина скользнула по дереву, пока она не опустилась на холодный пол прихожей. Руки дрожали, сердце колотилось, будто пыталось вырваться. Двадцать лет — а боль резала, как новый нож.
Зажмурившись, Любава увидела себя двадцатипятилетней: румяной, счастливой, влюблённой. Артём Семёнович Волков, инженер с автозавода, статный, с умными глазами. Год ухаживаний, кольцо в коробке из «Яшмы», мама, ликующая, что старшая дочь «устроится».
А Светка? Она только вернулась из пединститута — весёлая, с ямочками и медными кудрями. Мальчишки оборачивались, а она хохотала: «Да кому я такая замуж-то нужна?»
Любава поднялась и побрела в горницу. На комоде пылился старый снимок: отец с гармонью, мать в цветастом платке, они со Светкой в одинаковых сарафанах. Время, когда делили всё — от куклы до последней конфеты.
Заскрипел телефон — бабка Матрёна, соседка.
— Алё? — голос Любавы звучал чужим.
— Любушка, — захрипела старуха, — мать-то твоя кончается. Врач сказал — до утра. Светка не отходит, а тебя всё зовёт…
— Тётка, я не могу. Не могу рядом с ней быть.
— Да что за наваждение! — взорвалась Матрёна. — Мать помирает, а вы, как суки на сене, рычите! Из-за чего? Из-за мужика, который давно с тёткой третьей парится?
— Не из-за мужика, — прошептала Любава. — Из-за предательства.
Она бросила трубку, подошла к окну. Во дворе ребятня играла в «казаки-разбойники», жизнь шла своим чередом. А в пяти остановках отсюда умирала её мать, которую она не видела полгода.
Последний их разговор всплыл в памяти. Мать, слабая уже тогда, уговаривала:
— Любка, родная, семья дороже обид…
— Ты не понимаешь! — сжимала кулаки Любава. — Она знала, как я его люблю! Знает, что мы банкет в «Урале» заказали! И всё равно увела!
— Дитина, разве любовь — это шапка, которую можно стащить? — качала головой мать. — Если Артём к Светке ушёл — значит, не твой он был.
— Мой! — кричала Любава. — Она его заворожила! Она всегда была краше, моложе!
Мать только вздохнула и больше не спорила.
Любава достала с антресолей потрёпанный альбом. Вот они со Светкой у ёлки — в косичках, с мандаринами. Вот выпускной — она строгая в белом фартуке, Светка — вся в бантах, будто нарочно затмевает.
А вот — тот роковой день рождения. Артём обнимает её за плечи, но глаза — на Светку, которая хохочет, размахивая рюмкой. Как она не заметила тогда?
Тот вечер в кафе «Метелица» запомнился обрывками. Светка в новом платье — обтягивающем, как кожа. Артём молчаливый, потухший.
— Ты чего такой кислый? — щипала его Любава.
— Устал, — он улыбался мёртво.
А Светка напротив сыпала шутками, кудри прыгали, как пружинки.
— Светик, расскажи ещё! — вдруг оживился Артём.
Тогда Любава лишь подумала: «Вежливость».
Неделю до свадьбы он не звонил. «Завал», «отчёт», «потом всё расскажу». А в пятницу…
Она пришла с работы — мать рыдает на кухне, Светка в углу, словно побитая.
— Что случилось?
— Садись, доча…
И тут Светка, не выдержав:
— Любка, прости! Мы с Артёмом…
Мир рухнул.
— Как… мы?
— Встречались. Влюбились…
Удар. Крик матери. Разбитый стакан.
— Ты… Его… МОЕГО?!
Мать пыталась встать между ними:
— Людка, уймись!
— А они могли подумать?! Платье! Гости! Торт в «Купе» заказан!
Она заперлась в комнате. Наутро мать отменяла банкет, скороговоркой:
— Да, свадьба не состоится… Нет, невеста жива…
Через месяц они расписались. Без родни.
Артёма Любава увидела лишь раз — когда он приехал за Светкиными вещами.
— Любовь Семёновна, я хотел объяснить…
— Не надо. Живите. Только подальше.
— Мы же не враги…
— Самые что ни на есть.
Дальше — пустота. Работа в читальне. Вечера с кошкой Маркизой. Мать, болеющая, стареющая. Светка — призраком, мелькающим у её постели.
— Миритесь, — хрипела мать. — Я умру, а вы…
А теперь смерть пришла по-настоящему.
Любава набрала номер Матрёны:
— Я еду.
— А Светка?
— Она… моя сестра.
В автобусе трясло, как в лихорадке. У подъезда стоял Артём — седой, с морщинами.
— Любовь Семёновна… — он затушил «Беломор». — Она наверху.
— Как мама?
— К утру, говорят…
Он вдруг схватил её за рукав:
— Я… простите меня.
ЛюбаМама умерла, держа их руки в своих, а две сестры, наконец отпустившие старую боль, сидели рядом, понимая, что самое страшное предательство — это двадцать лет, украденных у себя самих.
