Как теперь припоминаю, родила я ребёнка любовницы мужа, сама того не ведая, а теперь они хотят избавиться от меня, завладев моими деньгами.
Михаил бросился ко мне.
Никогда не ждала его. Уж точно не так.
Увидела, как он спешит, с той страстью в глазах, о которой я и помыслить не могла.
А когда его руки коснулись меня, почувствовала их тепло. Гораздо теплее моего тела, леденимого страхом. Сначала он коснулся моего лица, будто не веря, что это реальность… потом провёл руками по моим плечам, и вдруг… обнял.
Обнял так крепко, словно пытался собрать осколки моей разбитой души.
Было так странно.
Михаил Сергеевич и я – годы бок о бок в делах, проектах, коридорах, молчании. Так близки мы не были никогда. Никогда иным образом.
Отношения наши казались деловыми… почти отчуждёнными. Но вот этот объятия держал меня так, будто мы всю жизнь тайно были друг для друга опорой.
Было время — теперь вспоминаю — когда смотрела на него с наивной восторженностью, той тихой влюблённостью, что пробуждается при виде успешного мужчины, начальника, будто весь мир у его ног.
Но ясно же… он никогда не глядел на меня так. А позже возник Артём Волков… тот мужчина, которому я отдала всё, сама не зная, что и потеряю с ним всё.
— Как…? Не может быть! — дрогнул его голос. — Они говорили, ты погибла!
Сердце моё забилось с силой.
Вернулась я в реальность резким толчком.
Для всех я была мертва. Тело, которое некому опознать. Имя вычеркнутое из реестра.
Почувствовала ужадный ужас, будто земля уходит из-под ног.
— Я жива! — выдохнула я. — Убить меня хотят! Михаил Сергеич, спасите…!
Глаза его впились в мои, сомневаясь. То ли безумная я, то ли в контузии.
Стоять едва могла. Подкосились колени. И вдруг — пол слился с сознанием. Тьма.
***
Очнулась от птичьего пения.
Щебетало оно неумолчно, и на миг… на глупый миг решила, будто всё — кошмарный сон.
Пахло в палате хлоркой. Окно закрыто, но птичий напев просачивался, упрямый. Посмотрела вбок. Было на мне платье не моё.
Чувствовала себя совсем беззащитной. Пристыжённой.
Низ живота едва ныл. Тело ныло. Горло горело.
Моё тело недавно разрешилось от младенца.
Увидела Михаила. Говорил он с кем-то. Мужчина в белом халате — врач верно.
Рядом медсестра улыбалась сдержанной добротой. Потом все трое заметили — проснулась я.
Врач что-то невнятно промолвил и вышел.
Михаил вручил карточку медсестре.
— Пожалуйста, приобретите все назначенные лекарства. Все сполна.
Потом посмотрел на меня. Увидела в его лице ту самую смесь растерянности и тревоги, что бушевала во мне.
— Что… со мной?
Взгляд его слегка заострился. Подошёл. Присел на краешек кровати.
— Вот это мне и любопытно, Надежда. Что с тобой стряслось? Как ты здесь? Почему… почему все думают, что ты пропала без вести?
Резко приподнялась. Губы дрожали.
— Не говорите ему! Умоляю, не говорите, что я жива!
— Кому?! — вырвалось у него.
Взял он мою руку. Тут-то и почувствовала — дрожу всем телом. Слёзы полились непрошены. Погладил он моё лицо.
Вытер ладонью щёки с нежностью. Так близко прежде никогда не были.
— Артёму… — прошептала. — Не признавайтесь, что жива. Умоляю.
Брови его нахмурились. Глаза — всё тот же клубок недоумения.
— Надя… ты числишься погибшей. Похороны уже были. И… твой малыш…
— Не мой он сын! — выпалила как из пушки. Михаил окаменел. Молчание его пронзило как нож.
Глядел на меня так, словно сомневался в рассудке моём.
А может, и впрямь… немного уж от меня разумного оставалось.
Плакала.
Смеялась.
Видела себя со стороны: растрёпанная баба в чужой одежде, твердящая о себе, что мертва, а родила — не своё дитя. Уж точно безумица казалась.
Но вот припомнилось.
Доказательство.
Отчаянно рванулась. Шарю по тумбочке. И там он.
Проклятый флеш-накопитель.
Сжала в кулаке.
— Послушай! Я не рехнулась! Не лгу! — голос сорвался. — Артём покушался. Меня использовали. Этот ребёнок… не мой! Была всего лишь пешкой. Вещью. Меня надули, подставили, и всё ради денег!
Слова путались, спотыкались в горле.
— Михаил Сергеич, молю! Помоги! Спаси! Поверь! Лишь на тебя надежда!
Он смотрел на меня молча секунды вечные.
А потом… вновь обнял.
Вцепилась в его грудь. Чувствовала себя столь разбитой, одинокой, опустошённой… Шептала в душе, будто
Но в тот миг, когда его слова окутали меня теплой надеждой, в палату стремительно вошел вонюччий доктор, и по ледяному блеску его глаз я поняла, что именно его купил Ростислав. Этот запах дешевого одеколона въелся в память навсегда, как и коварная усмешка, промелькнувшая перед тем, как он выхватил спрятанный шприц — в его глазах читалась лишь алчность, та самая, что лишила меня ребенка, имени и почти жизни.