Мама, ну сколько можно! — Лена швырнула сумку на пол и повернулась к пожилой женщине, сидевшей в инвалидной коляске у окна. — Я уже взрослая, сама знаю, когда возвращаться!
— А я переживаю! — всхлипнула Татьяна Ивановна, сжимая в руках платок. — Ты же видишь, какая я теперь… Вдруг с тобой что-то случится, а я даже подняться не смогу!
Лена тяжело вздохнула, сбросила куртку и повесила её в шкаф. Три года назад мать сломала шейку бедра, и с тех пор их двушка на окраине Москвы превратилась в тюрьму для них обеих.
— Ладно, мам, я понимаю. Но мне ведь работать надо, деньги зарабатывать. На твои лекарства, между прочим, — смягчив голос, сказала она, опускаясь на диван рядом с коляской.
— Знаю, знаю… — Татьяна Ивановна отвернулась к окну. — Мне просто страшно одной. Соседка Нина предлагает сиделку нанять, но разве чужая заменит родного человека?
Лена взглянула на мать, и в груди снова сжалось. В сорок три года она так и не создала семью, а теперь стала маминой сиделкой. Каждое утро — подъём затемно, завтрак, таблетки, работа, беготня по аптекам, вечером — ужин, процедуры, и так по кругу.
— А что Сергей говорил, когда звонил? — осторожно спросила Татьяна Ивановна.
Лена замерла. Сергей, её давний знакомый, звонил уже третий месяц подряд, звал в театр, на концерты, просто погулять. И всякий раз она отказывалась.
— Ничего серьёзного, мам. По работе.
— Врёшь, — вдруг твёрдо сказала мать. — Думаешь, я не замечаю, как ты краснеешь, когда трубку берёшь? И голос меняется.
Лена встала, пошла на кухню ставить чайник. Конечно, мать права. Сергей нравился ей ещё в универе, но тогда у каждого была своя жизнь. А теперь он, разведённый архитектор, переехал в Москву и явно проявлял интерес.
— Мам, помнишь, как ты рассказывала про бабушку Ольгу? — крикнула Лена из кухни.
— Какую Ольгу?
— Которая войну пережила и пятерых одна подняла. Ты говорила, она всегда твердила: жизнь коротка, надо успеть пожить для себя.
Татьяна Ивановна замолчала. Лена вернулась с чаем, поставила чашку на столик возле кресла.
— К чему ты это? — спросила мать.
— Да просто… — Лена села на подоконник, обхватив колени. — Иногда кажется, будто жизнь проходит мимо, а я застряла в этих четырёх стенах.
— Значит, я тебе в тягость, — горько выдохнула Татьяна Ивановна.
— Нет, мам, не в тягость. Но… Помнишь, как я мечтала в Петербург съездить? В Эрмитаж? Или хотя бы в Большой сходить?
— Так поезжай! Кто тебе мешает?
— Мам…
— Что мам? Думаешь, я не понимаю? Сижу тут, как прикованная, и тебя заковала. Но я же не просила!
Лена внимательно посмотрела на мать. В её глазах блестели слёзы, но сквозь них пробивалось что-то ещё — то ли обида, то ли злость.
— Мам, а тебе самой не тоскливо? По прежней жизни?
Татьяна Ивановна медленно отпила чаю.
— Тоскливо. Очень. По работе, по подругам. Люся звонила на днях, в гости звала, а я что? В коляске к ней приеду?
— А почему нет? — вдруг вырвалось у Лены.
— Ты что, с ума сошла? Чтоб меня в коляске по улицам катали?
— А что в этом такого? Мам, мы же обе живые люди. Ты думаешь, инвалидность — это запрет выходить из дома?
Татьяна Ивановна недоверчиво уставилась на дочь.
— Легко рассуждать…
— Давай попробуем! — Лена вскочила с подоконника. — Завтра суббота. Поедем к тёте Люсе! Она же на первом этаже живёт, без ступенек.
— Лена, ты в себе? Ты же вечно твердила, что некогда, что дела…
— А может, я просто боялась? — призналась Лена. — Боялась, что люди будут пялиться, осуждать. Думала, тебе так лучше.
Мать долго молчала, потом тихо спросила:
— Ты правда этого хочешь? Или из жалости предлагаешь?
— Хочу, мам. Хочу, чтобы мы перестали бояться жить.
На следующий день Лена впервые за три года вывезла мать из дома. Коляска оказалась не такой тяжёлой, а прохожие чаще всего даже не замечали их. Люся встретила их со слезами.
— Таня, родная! Наконец-то! — обняла она подругу прямо в коляске. — Я уж думала, ты меня совсем забыла!
— Как я тебя забуду, старая! — смеялась и плакала Татьяна Ивановна. — Это я сама себя в клетку запёрла.
Они просидели у Люси до вечера. Чай, воспоминания, планы. Люся рассказала про свой клуб для пенсионеров, и Татьяна Ивановна удивилась, что даже в коляске можно танцевать.
— У нас одна женщина, — говорила Люся на прощанье, — тоже после травмы. Так она вальс в коляске вытанцовывает — залюбуешься! Приезжай, попробуешь.
По дороге домой мать оживилась.
— Лена, а Сергей — это тот самый, высокий, что на олимпиаду в универ приходил?
— Он самый, — улыбнулась Лена.
— Так почему не зовёшь его в гости? Стесняешься меня?
— Мам…
— Что мам? Я же не слепая, вижу, что он тебе нравится. И звонит он не по работе. Зови!
— А ты не будешь против?
— Дурочка ты моя, — покачала головой Татьяна Ивановна. — Разве я не хочу тебе счастья? Просто боялась, что если у тебя кто-то появится, ты меня бросишь.
— Никогда, мам.
— Знаю. Но и себя не забывай, слышишь?
Сергей пришёл через неделю. Принёс цветы обеим, рассказывал о работе, интересовался здоровьем Татьяны Ивановны. Та сначала робко молчала, потом разговорилась, даже альбом со старыми фото показала.
— А вы знаете, что Лена в универе лучше всех чертила? — хвасталась она. — Преподаватели её работы всем показывали.
— Мам, ну зачем ты… — краснела Лена.
— А что? Пусть знает, какая у меня дочка талантливая.
Уходя, Сергей спросил у Татьяны Ивановны разрешения пригласить Лену в театр.
—Татьяна Ивановна улыбнулась, глядя на дочь и её кавалера, и поняла, что настоящая свобода — это когда в сердце больше нет страха, а завтра будет таким же светлым, как сегодняшний день.
