Порой размышляю, не было ли случившееся следствием дурного выбора. Или чего-то куда более древнего, скрытного, ждущего своего пробуждения. Я и не убеждаю — я знаю. Моя семья — тоже. И с тех пор обычная жизнь канула в прошлое.
Началось с давно откладываемого отпуска на русском Севере. Нашли старую избу под сенью вековых сосен да елей, на берегу студеного, бездонного озера. Хотели отдохнуть — бросить шум городов, сводящий с ума гул и вечные экраны.
Изба — хоть ветхая, а красивая. Две горницы, печь-буржуйка, да чердак, что скрипел на ветру. Днем лес ласкал взор. Но ночами… ночами наступала иная тишина. Густая, сырая, словно таила свыше себя. Будто деревья сами вздыхали. Будто приглядывали.
Первая ночь прошла мирно. Ребятишки наигрались, жена Татьяна сварила борщ, и мы пили чай с малиновым вареньем у огня святой буржуйки. А на вторую — начались странности.
Сперва — звук. Будто кто волочил что-то по крыльцу. Вышел с фонарем — пусто. Заметил потом: садовый стул — не на месте, опрокинут. «Ветер», — подумал я. Но ветру не дано следы оставлять.
Наутро нашел их: махонькие отпечатки, словно босых ребячьих ног, опоясавшие избу. Не наши дети. Они не выходили, спали. И не зверь. Слишком… человечьи. Но уродливые. Слишком длинными пальцами.
Показал Татьяне. Она молчала.
«Может, где-то поблизости живут», — негромко сказала она, зная — кругом глушь.
Третья ночь — хуже. Час без второго тридцати ночи — грохот на крыше. Будто упало что тяжкое. Вышел, обсмотрел все вокруг — чисто. А когда вернулся, заметил: лаз на чердак — распахнут.
Сам запирал на засов. Полез вверх. Лестница подо мной стонала. Там — никого… лишь смрад. Пахло сырой землей да тлением. И ощущение — словно толкало меня бежать.
Наутро младшая, Светлана, проснулась в слезах. Говорит, «темный мальчик» глядел на нее в стекло. Не верили… пока не узрели отпечатки.
Пять оттисков маленьких, влажных рук — на стекле горницы. Чересчур высоко для нее. Чересчур… узловаты.
С той поры дни потяжелели. Детки — капризные. Жена — сплошные кошмары. А я чувствовал — кто-то нас стережет. Не игра воображения. Уверенность. Чуть в лес — чудились тени, что шныряли меж стволов. Не зверь. Не люди.
Захотели уехать. Собрать вещички. Но в этот день машина не завелась. АКБ, новая, — мертва. Без связи, без соседей, без помощи.
Та ночь — самая лютовала.
Едва солнце село — обстановка преобразилась. Не просто страх. Воздух — наэлектризован. Будто некая сила надвигалась. Заперлись в большой горнице. Спящие детишки меж нами, дрожали мы, ждали.
И вот — сводом стали топотать. Неторопливо. Гулко. Потом — стуки по срубу. Раз. Другой. Третий.
Далее… скрежет, словно железом по скоблящему дереву крылечка.
Глянул в окошко. Видел — клянусь. Темноту — маленькую, косолапую. Вся испачкана землей, глаза — угольки, а улыбка — несказанная. Стоял. Смотрел. Зубами сверкал.
Окаменел.
Тут свет мигнул. Погас. Лишь пламя буржуйки. И мы услышали — чердачный лаз распахнулся. Изнутри.
Замолчали. Я — с кухонным ножом, Татьяна — трепетала.
И вот — шаги. По лестнице. Вниз. Ступенька.
Но никого не явилось. Лишь шелестящее дыхание веяло среди нас. Дети вздрагивали во сне. Жена — рыдала беззвучно.
Ночь показалась вечностью.
Заалел рассвет — и следа не осталось. Изба стояла, как была. Лишь одно: на всяком окошке сияла влажная ладошка. Изнутри.
Выбрались. Здешний мужик, Иван, подплыл на лодке, довез до поселка. Ни разу не говорили о том, что было. Даже меж собой.
Но перемены наступили. Дети шепчут во сне. Зовут «лесного мальчугана». Жена — будит грязь на ступнях. Я же — сводами ночами шаги ловлю.
А самое страшное…
Порой взгляну в сад сквозь окно…
Узрю босые следы. На траве сырой вечерней.
Не знаю — то ли что-то
Порой мне слышится, будто тот вечный гость, что пришел с берегов озера в ту злосчастную ночь, навсегда остался с нами, поселившись в тенях нашего жилища и в глубинах наших спящих душ.