Мне хочется отдать сына бывшему мужу. Ребёнок словно оборотень — был послушным, а теперь будто подменённый. Я больше не в силах с этим справиться.
Моему Славику двенадцать. Если б десять лет назад кто-то шепнул, что я задумаюсь отдать сына отцу — плюнула бы в глаза такой гадалке. Но сейчас стою над бездной, задыхаюсь от безысходности, чувствую, как силы утекают сквозь пальцы, будто вода из дырявого ведра. Тону, а кругом — ни души.
Славик стал чужим. Спорит по каждой мелочи, дерется во дворе, тащит в дом вещи, которых у нас не было. А когда ловишь — хитро щурится: «Я просто взял посмотреть». Телефон не умолкает: то учительница, то завуч, то мама какого-нибудь Вовки из параллельного класса. Каждый разговор — будто нож под ребро, каждый день — как хождение по тонкому льду.
С мужем развелись ещё когда Славе было три. Бабушка живет через два дома, в нашем захолустье под Ярославлем, но помощи от неё — как от козла молока. Только причитает: «В наше время дети росли как шелковые!» Приходит, наставит синяков на душе — и марш домой. Так что Слава — целиком на мне. Кричу, умоляю, лишаю рублёвых пособий — всё без толку. Он смотрит на меня наглым взглядом, будто знает — слова мои пусты, как бутылка после застолья.
Недавно — новый скандал. Нашла в его рюкзаке чужой телефон — явно не наш, дорогущий.
— Слава, это откуда? — спрашиваю, а в глазах — и злость, и безнадёга.
— Подобрал, — бросает он, даже бровью не поведёт.
— Где подобрал-то?
— У подъезда.
— У какого подъезда, чтоб тебе пусто было?! — срываюсь. — Это же чужая вещь! Ты что, украл?!
— Не украл, а нашёл, — невозмутимо отвечает.
— И что ты с ним делать собрался?
— Да так, — пожимает плечами, — поиграть хотел.
Во рту пересохло, в висках стучит, будто молоточки.
— Ты что, не понимаешь, что так нельзя? Это воровство! Завтра же отнесёшь назад!
А он смотрит на меня с такой наглостью, что руки сами сжимаются в кулаки.
— Не пойду.
— Как это не пойду?! — ору я, уже теряя остатки разума. — Кто тебе разрешил тут свои порядки устанавливать?!
— Не пойду, и всё.
Слёзы брызнули сами собой, а он развернулся и ушёл, будто ничего особенного не случилось, будто мать рыдает — обычное дело.
Наутро позвонила его отцу, Виктору. Голос дрожит, но выкладываю всё как есть:
— Это про Славу. Я больше не могу. Он стал чужим, вещи таскает, хамит. Может, заберёшь его? Ему мужская рука нужна. Боюсь, дойдём до милиции, если так пойдёт дальше.
Виктор замолчал. Потом тяжело вздохнул в трубку.
— Ты ж знаешь, я сейчас в разъездах. С утра до ночи на работе. Когда мне его воспитывать?
— А мне когда?! — взрываюсь. — Я одна! Бабка только пилит, мол, плохо воспитала. Ты занят, я зашиваюсь — неужели никто не поможет?
— Но ты же мать… — начинает он.
— А ты отец! — перебиваю. — Мы оба родители, или как?
Пробормотал что-то вроде «задамся» и бросил трубку. А вечером пришла мать. Решилась ей рассказать — хоть волком вой.
— Ленка, ты рехнулась?! — взвизгнула она, едва я рот открыла. — Сына отцу отдать?! Совсем крыша поехала?
— Мам, я на пределе. Одна, сил нет.
— На пределе? Родила — терпи! Кто ж детей, как котят, раздаёт?
— А ты когда помогала? Только попрёки сыплешь! — выдыхаю я. — Всё на мне — мужа нет, ты мелешь, подруг нет! Совсем одна, как перст!
Хлопнула дверью и ушла. Я сижу на кухне, смотрю в стену. Может, и правда я плохая мать? Может, сама виновата, что Слава стал таким — колючим, чужим, потерянным? Но потом думаю — я ведь не каменная. Устала быть и матерью, и отцом, устала тащить этот воз одна. Да, я мать, но Виктор — отец, почему я одна должна отвечать за всё?
С тех пор Слава сидит в комнате, будто невидимка. А я жду звонка от Виктора. Решила — если через пару дней не перезвонит, наберу сама. Может, согласится взять сына? Или стоит попытаться ещё раз? Не знаю. Хочу спасти своего мальчишку, но чувствую — сама иду ко дну, а помощи ждать неоткуда. Куда бежать?»
