Вот так начался мой последний день учителем в обычной российской школе.
Ни насмешки. Ни злости. Только равнодушный тон, будто о погоде сказали.
— Вы не умеете в ТикТоке. Мама говорит, старым вроде вас пора на пенсию.
Я улыбнулась. Научилась не принимать близко к сердцу.
Но всё равно… что-то внутри надломилось ещё чуть-точку.
Меня зовут Анастасия Петрова.
Я 36 лет учила начальные классы в маленьком городке под Пермью.
Сегодня я собрала вещи из кабинета в последний раз.
Когда начинала в далёких восьмидесятых, учительство было призванием. Связью, освящённой доверием.
Люди верили нам. Даже уважали.
Зарплата была небольшой, но уважение дороже тысяч рублей.
На родительские собрания мамы приносили пирожки.
Дети рисовали мне открытки с кривыми буквами и смешными сердечками.
А когда кто-то впервые сам читал вслух строчку…
Эта радость не шла ни в какое сравнение с любой зарплатой.
Но что-то изменилось.
Тихо. Незаметно. Год за годом.
Пока в одно утро я не оглядела кабинет и не узнала в работе ту, что когда-то так любила.
Дело не только в планшетах или интерактивных досках — хотя и в них тоже.
Это усталость.
Бесчувственность.
Одиночество.
Раньше вечера я резала бумажные яблочки на стенгазеты.
Сейчас — заполняю электронный журнал актами после каждого ЧП, на случай, если родители пожалуются в управление.
На меня орали при всём классе.
Не дети — родители.
Один сказал:
— Вы явно не умеете работать с детьми. Я видел ваше видео на телефоне сына.
Мальчик снимал меня, пока я успокаивала другого ребёнка в истерике.
Никто не спросил, как я себя чувствую.
Никого не волновало, что я держусь на чае, кофе и одной силе воли.
Дети тоже другие.
И вины их в этом нет.
Они растут в мире слишком быстром, слишком громком, слишком отстранённом.
Приходят в школу невыспавшиеся, перегруженные экранами, без душевных сил.
Кто-то приходит злой. Кто-то — испуганный.
Многие не умеют держать ручку, ждать очереди, сказать «пожалуйста».
А мы должны всё поправить.
За 6 часов. Без помощников. С 28 учениками. И сметой, где нет денег даже на пирожки на день рождения.
Помню, мой кабинет был островком спокойствия.
Там был читальный уголок с подушками.
Мы пели по утрам.
Учились доброте раньше, чем умножению.
А сейчас?
Теперь требуют фокуса на «целях обучения», «показателях» и «измеримых результатах».
Моя ценность — в том, как шестилетка закрасит кружочки в стандартном тесте марта месяца.
Однажды завуч сказала:
— Вы слишком «душевная». Нам нужны цифры.
Как будто связь с детьми — это плохо.
Но я шла вперёд.
Потому что всегда были минуты. Маленькие, святые.
Мальчик шептал:
— Вы как бабушка. Хочу к вам жить.
Другой оставлял записку на столе:
— Тут мне спокойно.
Или тихоня, что наконец поднял глаза и сказал:
— Я сам прочитал.
Я цеплялась за эти мгновения, будто за спасательный круг.
Они напоминали, что, хоть мир твердит обратное, я делаю дело, которое важно.
Но этот последний год… сломал меня.
Побоищ стало больше.
Один запустил стулом через класс. Другой пригрозил «принести кое-что из дома», когда я попросила сесть.
Классный телефон стал кризисной линией.
Психолог уволилась в октябре.
К ноябрю не осталось и заменяющих.
Выгорание висело в воздухе, звенело безнадёжностью.
А я?
Стала будто прозрачной. Ненужной.
Как старый ручной инструмент в цифровом мире, где человеческое прикосновение никому не нужно.
Сегодня я собрала кабинет.
Сняла с стен выцветшие рисунки — некоторые десятилетиями старые.
Нашла коробку с открытками «спасибо» от выпуска девяносто пятого.
Одна гласила:
— Спасибо, что любили меня, хотя я плохо себя вёл.
Я плакала, читая.
Потому что тогда быть учителем значило что-то.
Теперь это профессия, за которую словно надо извиняться.
Не было ни праздника. Ни речей.
Только рукопожатие нового директора, что сказал «Удачи» и уткнулся в телефон, не закончив прощаться.
Я оставила коробку со стикерами. Свой старый стул. Остатки терпения.
Но унесла память о каждом ребёнке, что смотрел на меня с восторгом, доверием или тихим облегчением.
Это моё. И никто не отнимет.
Не знаю, что будет теперь.
Может, стану библиотечным волонтёром.
Может, научусь печь хлеб.
А может, просто посижу на крылечке с чаем, вспоминая мир, который когда
Она молча поправила платок, гордо подняв голову, и шагнула в осенний дождь, не оглядываясь на истерзанный школой мир, который уже никогда не станет таким добрым и мягким, как в её воспоминаниях.