**Запах медовых блинов**
Обычно, когда Илья просыпался, по квартире уже разливался тёплый аромат блинов с мёдом или гречневой каши. Он заглядывал на кухню, где бабушка, Марина Семёновна, управлялась у плиты с привычной ловкостью.
— Проснулся? Умывайся да за стол садись, пока горячие, — говорила она, ловко переворачивая блин на сковороде.
Илья всегда удивлялся, как у неё получалось складывать их в аккуратную горку — ни один не мялся, не рвался.
Но сегодня кухня была тихая, чайник остывший, и даже муха, обычно жужжавшая у окна, куда-то исчезла. Сердце ёкнуло: что-то не так. Он рванул в бабушкину комнату.
Марина Семёновна лежала на боку, будто пыталась встать и не смогла.
— Бабуль, что с тобой? — голос дрогнул.
Она медленно приоткрыла один глаз — мутный, невидящий.
В голове пронеслось: *инсульт*. Он знал это слово только из телевизора. Руки дрожали, когда набирал «03». Пока ждал скорую, собрал вещи — ночнушку, халат, тапки (вдруг пригодятся?). Говорил вслух, лишь бы не слышать тишину. Бабушка не отвечала, только половина лица будто оплыла, обвисла.
Приехали двое — врач с лицом, как у бухгалтера перед отчётностью, и водитель-крепыш. Осмотрели бегло.
— Внук? — хмуро спросил доктор, уводя Илью на кухню. — Говорить будем прямо. Шансов мало. Возраст, обширное поражение… Готовься к худшему.
Пока несли бабушку на носилках, Илья держал её за руку. В больнице его отправили ждать. У лифта он наклонился к ней: *«Я тебя люблю, держись»*. Но в глазах — пустота.
Домой шёл пешком, вспоминая, как она заменяла ему родителей (мать сбежала с каким-то «новым русским» ещё в 90-е, отец исчез раньше). Бабушка была и мамой, и отцом. А он? Вечно ворчал: *«Отстань со своими советами»*…
На следующий день в палате лежала незнакомая старуха — седая, чужая. Лишь руки, сложенные поверх одеяла, напоминали *её*.
— Поправишься, — шептал Илья, но веки её лишь дрогнули.
На третий день кровать была пуста.
— Ночью откинулась, — равнодушно бросила соседка, грызя пряник.
Похороны, поминки… Старухи-соседки уплетали холодец, вспоминая «какую стряпню Марина варила». Илья смотрел на фото в чёрной рамке. *Ну вот и всё*, — думал он.
Потом соседка проговорилась: оказывается, накануне инсульта приходила его мать — Людмила, ныне «госпожа Шмидт» из Германии. Требовала продать квартиру: муж-немец прогорел. Бабушка отказала, а та шипела: *«Отправлю тебя в дом престарелых, а сына заберу»*.
— Для храбрости, — хрипло сказала мать, наливая коньяк в гостиничном номере. Всё в ней было ненастоящее — волосы, ногти, улыбка. Даже жалость.
— Квартира моя. Дарственная, — буркнул Илья.
— Врёшь! — лицо её исказилось. — Я через суд…
— Проваливай! — он хлопнул дверью.
Вечером пришла сиделка — Катя. Нежная, с тихим голосом. У неё год назад умерла мать.
— Я с ней разговариваю, — призналась она. — Попробуй: вспомни запах, который был только с ней.
Илья закрыл глаза. *Мёд*. Бабушкины блины, липкие пальцы, её смех: *«Объелся, как медведь!»*
— Чувствую, — прошептал он.
И тогда краски вернулись.
**Вывод:** Смерть не стирает любовь. Она лишь учит хранить её в мелочах — в запахе блинов, в смешках за чаем. А жизнь? Она идёт дальше. Главное — не пропустить того, кто протянет руку в темноте.
