Помнишь ли ты меня?

— Ты меня помнишь?

— Мам, ты не обидишься, если я завтра уеду? — спросила Даша, когда Валентина вернулась из больницы.

— Может, останешься ещё на день?

— Я и так вместо двух дней три пробыла. Дома Сашка с Артёмом одни, ждут.

— Ладно, поезжай, родная. Спасибо, что приехала. Зря я тебя оторвала. Во сколько электричка? Могла бы проводить.

— Не надо, мам. Отдохни лучше. Сколько крови из тебя отец высосал, а ты всё бегаешь к нему, хлопочешь.

— Что за речи? Он же твой отец. Как же мне за ним не ухаживать? — вспыхнула Валентина.

— Да чем он мне отец? Ни разу не спросил, как учёба, не проверил дневник. Вот интересно, если бы ты слегла, он так же за тобой ухаживал? — горячилась Даша.

— Вряд ли. Но я делаю это не только для него, но и для себя. За всё ведь ответ держать придётся. Болен он, беспомощен.

— Ты про Страшный суд? «Напитал алчущего, посетил болящего…»

— И это тоже.

— Он всегда был эгоистом. Тебя ни во что не ставил. Ты одна семью на себе тащила: работала, готовила, стирала. А он? Чуть запершило в горле — тут же на больничный. Ты хоть раз себе позволила отлежаться? Всё на ногах переносила!

— Что ты злишься? Мы, бабы, к труду привычные, терпеливее мужиков. Да и дом — наше дело. Поможет муж — хорошо, нет — сама справлюсь. Разве у вас с Сашей не так? — Валентина нахмурилась.

— Да как же ты всё забыла? Простила его?

Валентина пристально посмотрела на дочь.

— Даша, это было давно, столько воды утекло. Не сразу, но простила.

— Утекло? Как же! Не забыл он её, опять к ней рванул.

— Это болезнь. Что вчера было — не помнит, а старое — в деталях вспоминает. Да и не к ней он ушёл, а к своей молодости. Увидел её — и не узнал. Испугался, даже адрес забыл. Она-то думала, он спятил. Хорошо, хоть догадалась ко мне привести.

— Наивная ты, мам. Увидела, что дряхлый, без памяти, — и под сурдинку сплавила. Больной ей на фиг не сдался. Пусть бы сама возилась, как ты: бульоны варила, по врачам таскалась. Поняла бы, почём фунт лиха! А в молодости, когда крепкий был, чуть не утянула его из семьи, — фыркнула Даша.

Валентина вздохнула.

— Но не утянула же. К чему старое ворошить? Осуждать — дело нехитрое. Ты думаешь, не прости я его — кому бы легче было? Отцу? Мне? Тебе?

Я тоже злилась. Представь: не простила бы, остались мы с тобой вдвоём. Учительская зарплата — копейки. Жили бы впроголодь, зато «гордые», да? Тебе двенадцать было — возраст трудный. Ты грубила, твердила, что тебе не повезло с матерью. У всех мамы как мамы, а у тебя — «синий чулок».

Говоришь, отец не интересовался тобой. Но ты ведь его побаивалась? Признайся. Без него я бы с тобой не справилась.

Тогда время тяжёлое было: в магазинах пусто, очереди. А тебе то платье новое, то сапоги. Отец деньги зарабатывал, не запил, как многие. Ты и в музшколе училась, и на танцы ходила. К каждому выступлению новый костюм — а это сколько стоило! Не прости я его — было бы у тебя всё это? Он, кстати, твоими победами гордился. Нет, ты послушай! — Валентина остановила пытавшуюся перебить дочь.

— Я не оправдываю его. Хочу, чтобы ты взглянула на всё иначе, поставила себя на моё место. Думаешь, твой Саша — другой? Редкий мужик на сторону не смотрит. Измена ведь разная бывает. Иной в мыслях сотни раз жене изменял. Кстати, я думала, ты ничего не помнишь. Мы же раньше об этом не говорили.

Даша опустила глаза.

— Ты сама сказала — мне двенадцать было. Не всё понимала, но слышала и видела. Боялась тебе сказать, расстраивать не хотела.

— Знаешь, дочка, меня растили в строгости. Мой отец был полной противоположностью твоего. Ни я, ни мама шагу без его ведома не могли ступить. За каждую копейку отчёт. Ни цветов, ни подарков — «баловство».

Дневник проверял, за двойки ремнём. Вечерами гулять не пускал. А если отпускал — только с девчонками и дотемна. Как-то одноклассник зашёл — так он парня с лестницы спустил. До замужества я толком ни с кем не встречалась.

С твоим отцом мы тайком в кино ходили. Когда он предложил — сразу согласилась. Не то чтоб любила — за внимание приняла. Но это был шанс вырваться из-под отцовской руки.

Да и замуж бы не отпустил, если б не мама. А ты говоришь — «отец не интересовался». У тебя свобода была — не то что у меня.

Я тоже спрашивала маму: «Зачем терпишь?» Знаешь, что ответила? «Не пьёт, не бьёт, не гуляет — с характером смирюсь». Вот и я смирялась. Развелись бы — а дальше что? Вышла бы за другого — а вдруг хуже? Идеальных людей нет.

Потом, о тебе думала. Боялась, что с отчимом тебе будет хуже.

— Ты никогда мне этого не рассказывала, — смягчилась Даша.

— А что до той… красивая была. Мужики вокруг неё роем кружили. Твой отец — не исключение. Сейчас-то он дряхлый, а тогда — видный. Она в него когти вцепила. Две недели у неё жил. Как я страдала — не передать. Но вернулся.

Детей у неё не могло быть — аборты загубили. Да и не только поэтому. Она и с ним — а мужики всё равно к ней липли. Тогда он сказал: «Или с ума сойду, или её убью».

Помнишь мою подругу Галю? Муж у неё невзрачный был. То ли подрался, то ли на работе травму получил — инвалидом стал. Галина одна семью тянула, а он дома с детьми сидел, щи варил. Она мне завидовала, говорила: «Твой хоть мужиком остался».

— Да… всё познаётся в сравнении, — задумчиво протянула Даша.

— Выходит, что так.

— Прости, мам. Я не с той стороны смотрела.

— Врач сказал, побег отца болезнь ускорил. Надо беречь его от стресса. Но как, если неизвестно, что он ещё вспомнит? Ладно, поздно уже.Летом Даша с семьёй действительно приехала, и Валентина, глядя на то, как её внук Артёмка играет во дворе, впервые за долгое время почувствовала, что жизнь продолжается.